В истинно-православной среде многие скорбят от ощущения некоторой изоляции, пытаясь вести статистические подсчеты, у кого сколько приходов, занимаясь поисками компромиссов для достижения «единства между юрисдикциями». Думается, это пустая трата времени и сил, которые должны быть направлены на настоящую христианскую жизнь.

Что меня подвигло к размышлениям на тему преодоления синодально-юрисдикционной модели понимания церковного единства? Непосредственным поводом стали разговоры с одним иеромонахом, который, вернувшись из Америки, с болью в голосе сказал: «Нельзя больше сидеть сложа руки, надо как-то начинать реальный поиск, делать практические шаги к обретению церковного единства». Я у него спросил: «А что такое церковное единство, которое мы должны обрести?» И он, немного растерявшись, ответил: обычно принято считать, что это соединение юрисдикций, по крайней мере, возможность причащаться друг у друга, а чтобы причащаться, надо, чтобы священноначалие договорилось о таком разрешении. И вот я решил во время дискуссии с ним обобщить все, что у меня накопилось за 20 с лишним лет пребывания в Истинном Православии и активного участия в этих тщетных, иллюзорных попытках «сближения юрисдикций», преодоления юрисдикционных разделений и поиска какого-то административного лжеединства, которое на самом деле не является единством во Христе, а является совершенно мирским явлением, пережитком той самой эпохи государственного Православия, которая упомянута в названии доклада.

«Вы знаете, что князья народов господствуют над ними, и вельможи начальствуют ими, а между вами не будет так, а кто хочет между вами быть большим, будет всем вам слугою, и кто хочет господствовать, – говорит наш Спаситель, – тот будет всем рабом, потому что не для того пришел Сын Человеческий на землю, чтобы Ему служили, а для того, чтобы послужить и отдать жизнь Свою для искупления многих» (Евангелие от Матфея). В этих евангельских словах, как и во многих других, которые я не буду сейчас цитировать, земное, мирское, традиционное понимание «вертикали власти», администрации, иерархического соподчинения начальников и подчиненных друг другу, противопоставляется принципиально новой, противоположной этому мирскому устроению организации христианской общины. У нас, в христианстве, эта земная пирамида власти, эта пресловутая «вертикаль» переворачивается с ног на голову: те, кто, казалось бы, призван управлять и получать дивиденды от этого управления, становятся служителями, им достается больше всего проблем, и они оказываются не начальствующими, а как бы ведомыми Церковью, отдавая всю свою жизнь членам Церкви, а не наоборот – не снимая какие-то сливки, доходы, господствуя над наследием Божиим.

Можно упрекнуть того, кто пытается размышлять на эту тему, в том, что он впадает в некий либеральный церковный дискурс, потому что в ХХ веке было принято критиковать государственное православие, синодальный строй, вообще наследие Константиновой эпохи, то есть бытия Церкви как государственного института, именно с позиций либерального богословия, в какой-нибудь «парижской школе», а Зарубежная Церковь, «осколками» которой мы де являемся, из недр которой мы происходим, наоборот, всегда выступала с охранительных позиций. Она же должна противостоять либерализму, экуменизм есть плод либерализма, и соответственно критика синодального строя, да и, больше того, критика всего Константинова наследия – это вроде как подрыв традиционных устоев.

Я пришел к выводу, что на самом деле для истинно-православного дискурса, который остается консервативным, в чем-то даже радикальным, и критика тех явлений, которые справедливо критикует либеральное богословие ХХ века, должна быть еще более радикальной, последовательной и основательной.

Что произошло в ХХ веке с Православной Церковью? Произошла онтологическая, принципиальная, глобальная смена парадигмы существования. Если на протяжении 17 веков Церковь строилась, формировалась как государственное учреждение, как государственный институт, если значительная часть нашего канонического права была составлена с учетом этого обстоятельства, этой «симфонии властей», то за 17 веков этого строительства было накоплено столько злоупотреблений, столько балласта, что только хирургическим методом, методом «большого взрыва» можно было этот балласт сбросить. Можно сказать, что почти вся наша церковная жизнь, вся наша церковная организация к XIX веку, к началу ХХ превратилась в такой административный балласт. Сейчас опубликовано очень много воспоминаний церковных деятелей XIX века, «покаявшихся» семинаристов и т.д., которые описывают полное отсутствие какой-либо религиозной составляющей в жизни духовных школ, скажем, XIX века, полное отсутствие богословских или хотя бы духовных интересов у тех, кто учился в этих школах. Наша Церковь на протяжении 17 веков формировалась как государственное учреждение, она пыталась создать идеологию такого христианства, которое не может существовать в отрыве от опоры на земную матрицу, скажем так, на государство, поэтому сергианство – путь, который выбрал митрополит Сергий, – действительно не является принципиально новым для нашей церковной традиции. У митрополита Сергия, да и у многих его оппонентов, просто не было перед глазами какой-либо альтернативы, какой-то иной модели формирования церковной жизни. Мы, читая критику Сергия, читая, например, Соловецкое послание епископов истинно-православных, которые были в заключении на Соловках, видим и там множество рудиментов, следов восприятия Церкви как государственного института.

Потрясения ХХ в., сонм Новомучеников, полная ликвидация церковной организации, уход Церкви в катакомбы, исчезновение Синода, Соборов, других церковных институтов – вот итог смены парадигм существования Православной Церкви в современном мире. Прежняя парадигма опиралась на земные теории типа «симфонии властей», «трансляции империи», двух и трех Римов, «а четвертому не бывать», - и все это в одночасье распалось, не осталось никакой империи, пал «третий Рим»… Такие органы, как постоянно действующий Синод или епархиальное управление, митрополичьи округа или консистории и иные органы церковной организации, а также ключевое для истинно-православного дискурса ХХ в. понятие «юрисдикция», вокруг которого у нас ведется столько споров и ломается столько копий, – это все рудименты, т е. пережитки эпохи государственного православия, которая больше никогда не вернется. Ценой страданий Новомучеников и тяжелейших испытаний ХХ в. Церковь наша была буквально вынуждена, принуждена сбросить с себя противоречащие ее природе государственно-организационные формы. Тем не менее, инерция столетий настолько сильна, да и никакого опыта иной, вне-государственной организации Церкви ни у кого нет, что мы продолжаем, в противоестественных уже условиях для такой структуры, в отсутствие союза с государством пытаться воспроизводить его организационные формы.

Между прочим, не только опыт митрополита Сергия является такой «дурной» попыткой продолжить бытие государственного православия в новых исторических условиях. Опыт РПЦЗ тоже является подобной попыткой, однако РПЦЗ искала опоры не на родине, условно говоря, а в тех политических режимах тех властей тех стран, которые перед собой ставили задачу борьбы с Советским Союзом, как бы были носителями противоположной мессианской идеи. Прежде всего, речь идет о Соединенных Штатах. Пока такая опора на, так сказать, «удерживающего» в лице Соединенных Штатов существовала в Зарубежной Церкви, она поддерживала свое единство, свои институты. Как только эта опора исчезла, Зарубежная Церковь, сама, быть может, поначалу того не осознавая, просто инстинктивно, опираясь на ту же самую инерцию 17 веков государственного православия, о которой я говорил ранее, потянулась к новой точке опоры, которую нашла в лице государственной власти Российской Федерации, которая уже стала себя декларировать как православную. То же самое было с попытками создать в ХХ в. Украинскую автокефальную Церковь…

Самые добронамеренные сторонники ИПЦ на протяжении последних 25 лет, когда Церковь получила возможность легализоваться, открыто действовать, тогда – в Советском Союзе, а потом – в России, старались возрождать Церковь и строить церковное единство с использованием этих неработающих рудиментов государственного православия, Церкви-государства. Ведь нетрудно убедиться в том, что, скажем, единство церковной организации, подчинение духовенства своим епископам, епископов – Патриарху или Синоду невозможно обеспечить чем-то иным, кроме как государственным насилием, мерами государственного принуждения. Если пропадет союз МП с нынешней политической властью в России, то, пожалуй, что сохранить организационное единство МП будет нереально. Сначала распадутся и начнут враждовать между собой основные синодальные группировки, а затем распад может достигнуть и уровня епархий, потому что никто же не будет запрещать отдельной общине, отдельному приходу со своим имуществом, храмом просто выйти из подчинения своему епископу. А это подчинение, кроме проблем, обычно мало чего дает. Соблазн будет велик, и процесс распада неизбежен. Получается, что даже официальное православие со всеми его, так сказать, предрассудками, неспособно поддерживать свое единство организационное вне союза с государством.

Единство Церкви, таким образом, вот в этом классическом понимании, как организационно-административное единство, обеспечивает не сама Церковь – обеспечивает его внешний по отношению к Церкви государственный институт. И когда этот институт себя провозглашает православным и следует каким-то каноническим нормам, хотя бы декларирует исполнение каких-то Божественных заповедей, хотя эти заповеди, как мы понимаем, не государству адресованы, а человеку, тем не менее, когда он это декларирует, то какая-то, по крайней мере, мечта о гармонии между Патриархом и императором еще имеет право на существование. В нынешних же условиях, когда государство является светским, вряд ли можно говорить о строительстве православного государства по-настоящему. Вот почему их сращивание сегодня приобретает особенно уродливые, противоестественные формы. Попытки же выстроить в истинно-православных юрисдикциях традиционную церковно-административную власть в виде Синода, в виде Архиерейского совещания, еще каких-то органов, без опоры на государственную власть, всегда приводит только к бесконечной череде микрорасколов.

Здесь мы можем обратиться к некоторым историческим примерам. Скажем, в XIX в. появилась своя иерархия в России у старообрядцев Белокриницкого согласия. Эта иерархия не имела опоры на государственную власть. Она наоборот была гонима, ее епископы подвергались заключению, ссылкам, всяческим карам, за ними охотились. Тем не менее, говорить о том, что у старообрядцев появилась вполне самостоятельная дееспособная иерархия, довольно трудно, потому что эта иерархия, даже такой великий ее представитель, как архиепископ Антоний (Шутов), первый московский архиепископ Белокриницкой иерархии, находилась под тотальным влиянием купцов и мирян, возглавлявших те или иные крупные общины. По мере того, как гонения на эту иерархию ослабевали, точнее, в те краткие периоды, когда они ослабевали, начинались всевозможные расколы в этой иерархии. Епископы стремились уйти из-под влияния этих купцов. Поскольку архиепископ не мог обеспечить подчинение ему рядовых епископов, те периодически от него откалывались и действовали без учета его указаний. Не буду приводить конкретные случаи… Самый известный раскол того времени – это раскол старообрядцев на окружников и неокружников. Внутри неокружников возникла еще масса расколов. То же самое мы наблюдаем у греков-старостильников в ХХ в. – не имея вот этой внешней, укрепляющей силы в лице государства, они без конца распадаются на все новые и новые Синоды, причем нам, да и самим грекам, порой невозможно понять, по какой причине образовался тот или иной Синод, за исключением самых крупных. Говоря о мелких современных новообразованиях, уже трудно объяснить причины всех этих разделений – настолько они несущественны и не имеют никакого канонического значения.

По этой же причине происходит продолжение дробления «осколков» РПЦЗ. Каждый «осколок» силится воспроизвести традиционную синодальную форму правления. Это приводит к тому, что он противопоставляет себя другим «осколкам», пытается сформировать некую особую идеологию, которая обосновывала бы его отдельное существование и его каноническую единственность, что выглядит порой довольно нелепо и комично. Вряд ли присутствующие помнят, по какой причине разделились РПЦЗ(В-В) и РПЦЗ(В-А). А тем не менее, каждая из них имеет первоиерарха, Синод, они отлучили друг друга и считают, что, так сказать, взаимное причастие невозможно, потому что у оппонентов никакого причастия нет. Хотя не то что догматической причины для разделения не существует, но даже и формально-канонической, по большому счету. Спор там был вокруг того, имеет ли право один епископ рукоположить другого, если второй епископ дал на это согласие, но лично на хиротонию приехать не смог. Но это настолько, согласитесь, в наших условиях несущественный вопрос... Да в истории Церкви сколько угодно было примеров единоличных хиротоний, когда по-другому поступить было невозможно. Прецедентное церковное право дает обоснование для таких рукоположений. Все эти недоразумения, вся эта тщетность межъюрисдикционных переговоров происходят от того, что мы продолжаем опираться на уже не существующую парадигму государственного православия.

В результате наши поиски церковного единства свелись к полемике вокруг мельчайших несущественных вопросов о законности происхождения структуры той или иной юрискдикции. А «собирание осколков» свелось к поиску способов административного компромисса между этими структурами. В качестве смягченного варианта поисков церковного единства в рамках парадигмы государственного православия предлагались конфедеративные способы формирования юрисдикций.

До последнего времени я сам был сторонником таких способов. О чем идет речь? О том, что не создается никакого единого общеобязательного Синода или создается некий временный совещательный орган, в который входят предстоятели, допустим, разных существующих юрисдикций. По очереди они в этом органе председательствуют и координируют его работу, не управляя друг другом. Однако по моим нынешним убеждениям, даже конфедеративная форма организации церковной администрации является все-таки вертикальной структурой, хотя в смягченном варианте, но это некий паллиатив, такая временная подмена «до лучших времен»: пока мы объединяемся на конфедеративной основе в надежде на то, что вскоре все-таки возродится, с помощью Поместного Собора, законная вертикаль нашей церковной власти. Тщательно наблюдая за аргументацией сторон и бесплодностью этих дискуссий, я постепенно пришел к выводу, что непродуктивной является сама парадигма постановки вопроса о создании Синода или конфедерации юрисдикций.

Церковь, не связанная больше с государственной структурой, не имеющая нужды организовывать себя в качестве государственного института, вовсе не нуждается в создании «вертикали власти», даже в форме конфедерации, и не нуждается в воспроизведении тех организационных форм, которые она имела в эпоху государственного православия. В современных условиях такие формы будут даже вредить делу церковного единства. «Альтернативность» ИПЦ по отношению к экуменическому «православию» должна, помимо прочего, выражаться и в альтернативности предлагаемой истинно-православными организационной модели. Некоторые предварительные интуиции, предварительные наброски такой модели мы видим в творениях Новомучеников и Исповедников Российских, например, епископа Марка (Новоселова).

Первый шаг в этом направлении был предпринят Синодом Патриарха Тихона, издавшем Указ № 362 от 20 ноября 1920 г., многим хорошо известный, который вводил децентрализацию церковного управления. На основании этого указа стало появляться множество автокефалий, они так себя и называли, например, Петроградская автокефалия, Ярославская автокефалия. Согласитесь, с точки зрения современного учения МП о том, что такое автокефальная Церковь, провозглашение Ярославской автокефалии – это страшная ересь и хула на принцип организации вселенского Православия. Автокефалию может дать только Вселенский Собор, Поместный Собор, а некоторые считают, что только Константинопольский Патриарх. Но уже в 1920 г. стало понятно, что не будет больше работать та модель церковной администрации, которая была при царской власти.

Следующим шагом к отказу от этой модели, к поиску новой парадигмы церковной организации стало духовное окормление катакомбных общин. Опять же, многие знают, что в катакомбах советских времен не было территориальных епархий, которые имели бы четкие границы, чтобы епископ одной епархии никогда не пересекал границу и не «вторгался» в область другого епископа. Нет. Катакомбные общины были организованы по принципу личных контактов с батюшкой, который приезжал время от времени в разные общины. У батюшки был личный контакт с епископом, порой случайно возникавший. Он не имел возможности выбирать среди многих епископов. Слава Богу, если возник контакт хотя бы с одним епископом. Поэтому в разных уголках страны действовали катакомбные общины, подчинявшиеся разным епископам. В Москве действовали общины, подчинявшиеся в разное время десяти разным епископам, я застал в 1988 г., когда был расцвет секачевской иерархии, существование общин, подчинявшихся 3-4-м разным епископам.

Но и это еще не последний шаг в уходе от синодальной модели управления Церковью. Третий шаг предпринимается сейчас.

Итогом процесса отказа от парадигмы государственного православия должно стать структурирование Церкви как евхаристической общины, вся вселенская полнота которой содержится в каждой отдельно взятой общине. Таким образом, произойдет преодоление, условно говоря, диалектики частного и общего в Теле Христовом, которая многим людям мешает принять реальность, сложившуюся в Истинном Православии. Не хочется быть «частным членом» Тела Христова, хочется видеть всю Его полноту сразу. Но дело в том, что полнота и представлена целиком и без остатка в частном – вот, конкретная Мятлевская община и есть Вселенская Христова Церковь. И поэтому считать количество общин, с которыми она состоит в евхаристическом общении, – занятие для спасения души бесполезное и бессмысленное.

На смену понятию «канонической территории» или его аналогов должно прийти понятие местной традиции – просто как наиболее эффективной в местных условиях внешней оболочки бытия данной поместной общины, тождественной, еще раз напоминаю, всей Вселенской Церкви. Форму этой поместной традиции должно определять не священноначалие, поскольку само это понятие «священноначалие» также неуместно в условиях отсутствия государственного православия, а сама община. Другие же общины, состоящие с ней в общении, вправе лишь решать для себя, не искажают ли такие формы (только для себя, не для всего Вселенского Православия!) традицию общепринятой веры Православной Церкви. А формы, на мой взгляд, вообще довольно редко способны сами по себе ее исказить. Эта вера выражается в самых разных культурных формах в разные эпохи и в разных странах. Как и в апостольскую эпоху, епископ при такой организации Церкви является порождением местной общины, но для того, чтобы подчеркнуть преемство с каноническим наследием нашей Церкви, мы будем говорить, что епископ является порождением городской общины, хотя грань между городом и поселком стирается, и нет, на мой взгляд, ничего противоестественного в том, чтобы иметь епископа, например, в Мятлеве, если местная община способна его «породить». Общение с соседними единомысленными в вере общинами, по мере того, что оно возникает естественным образом из-за единства веры, необходимо технически лишь для того, чтобы поставить епископа, порожденного местной общиной, в союзе с этой самой общиной. Никакие постоянно действующие органы надобщинного управления, типа Синодов, Архиерейских совещаний, митрополичьих округов, патриархатов и т.п. при такой структуре не нужны. Спорные вопросы веры могут при необходимости решать соборные встречи двух и более общин. Хотя в наше время вопросы, требующие такого решения, возникают редко. Большую роль играет интернет и современные средства коммуникации, о чем я не буду говорить подробнее. Значительную часть общинной жизни эти средства коммуникации в состоянии заменить, и человек, участвующий в общинной жизни через эти средства, может и не нуждаться в физическом присутствии на каких-то общинных мероприятиях. Соборные встречи двух или трех общин, или больше, возможны, и если возникает необходимость какого-то внешнего представительства Церкви. Например, государственная регистрация. Хотя, с моей точки зрения, государственная регистрация в современной России больше вредит истинно-православным общинам, чем помогает, но это тема для отдельного большого разговора.

Безусловно, при такой системе, выше описанной, когда нет центральной церковной администрации, резко повышается уровень ответственности каждого христианина, а тем более – каждой общины, потому что исчезает характерный для православной традиции соблазн, как ссылка на решение священноначалия или исполнение благословения. Вместо популярной в ИПЦ «поповской вольницы» (многие уходят из МП в ИПЦ чтобы просто жить без всякой власти, не имея над собой никакого управления, жить по прихотям своим, своим каким-то земным интересам) надо речь вести об общинной вольнице, потому что общинная вольница не сопряжена с такими индивидуалистическими интересами, с которыми сопряжена «поповская вольница», и не чревата такими греховными последствиями, какими чревата «поповская вольница».

Попытки построить какое-то иное институциональное единство Церкви в формах, присущих эпохе государственного православия, в условиях негосударственного православия неэффективны и бессмысленны. Если мы не ищем союза с государством, а искать его после трагедии ХХ века просто кощунственно, то мы не должны искать и присущих этому союзу административных форм. Впрочем, такие поиски будут еще продолжаться какое-то время по инерции, эта инерция уж очень сильна, отнимут у нас массу сил, но не принесут результата, и Церковь в конце концов признает их ошибочными и даже греховными.