Речь пойдет об очень известном человеке – бывшем архиерее Сурожской епархии (это епархия Московской патриархии, охватывающая Англию и Ирландию) митрополите Антонии, в миру - Андрее Борисовиче Блуме. Митрополит Антоний возглавлял епархию очень долго, с конца 1950-х гг. до своей смерти в 2003-м, и прожил тоже очень долгую жизнь: он умер в возрасте 89 лет. Он никогда (или почти никогда) ничего не писал, но много проповедовал, и его проповеди и беседы, лекции и интервью читались и слушались в разных странах, а в России часто распространялись, как говорили, «на костях» - на рентгеновских снимках. Я, однако, этого не помню и читала уже его книги, которые стали выходить в эпоху «перестройки».

То, что говорил м. Антоний, вызывало разную реакцию – его взгляды часто критиковали. Чаще всего – за экуменизм. Подробно останавливаться на этом вопросе я не хочу, т.к. это, как мне кажется, не очень соответствует теме сообщения. Экуменические высказывания - это не то, что может привести к Истинному Православию.

Замечу только, что в конце жизни м. Антоний четко говорил о невозможности совместной молитвы ни с католиками, ни с протестантами. Эта его позиция отразилась в интервью, которые он давал в последние годы.

В сегодняшнем сообщении я постараюсь рассказать о том, что в сочинениях м. Антония оказалось важно именно для меня (а когда-то я крестилась, во многом, под воздействием его проповедей) и, с другой стороны, как постепенно в результате их чтения, у меня стало возникать желание обратиться к Святым отцам, чтобы посмотреть, как тот или иной вопрос трактуется у них.

В проповедях и беседах м. Антония его собственный опыт отразился в такой степени, что их просто невозможно воспринимать вне контекста его жизни, о которой он сравнительно много рассказывал. В первой книге м. Антония, которую я прочитала, «Беседах о вере и церкви», было опубликовано его интервью для радио «Би-би-си», содержащее как раз такие рассказы. Особенно важен там рассказ о его обращении к Богу. Поскольку эта история очень известна, подробно излагать ее я не буду, но постараюсь отметить то, что мне и сейчас кажется необычным и удивительным (более подробный рассказ вошел в интервью под названием «Без записок», опубликованном в журнале «Новый мир» № 1. 1991 г., сс. 212-230).

Сам м. Антоний впоследствии подчеркивал — то, что с ним тогда произошло, произошло вопреки его ожиданиям. В 14 лет, будучи к тому времени совершенно нецерковным человеком, он случайно попал на лекцию православного священника, которая возмутила его своей «благостностью». Решив проверить, действительно ли христианство это именно то, о чем говорил священник, а если все так и есть, то немедленно с этим покончить, он в тот же вечер стал читать Евангелие. Но Евангелие оказало на него необычайно сильное воздействие – во время чтения он вдруг почувствовал присутствие Христа, хотя никого не видел.

Это внезапное событие кажется мне, тем не менее, в определенной степени подготовленным предшествующей жизнью будущего м. Антония, а тогда еще подростка по имени Андрей, а главное, тем уровнем напряжения, с которым он к этой жизни относился. Он рос в Париже, в среде русской эмиграции, жизнь была нелегкой, требовала сосредоточенности на постоянном выживании, которое и оказывалось ее смыслом. А когда в жизни его семьи наступило некоторое облегчение, и думать каждый день о том, как выжить, стало не нужно, смысл исчез. И тогда, как вспоминал м. Антоний, он дал себе слово, что если не найдет смысл в течение года, то покончит с собой. Потрясение, которое он испытал при чтении Евангелия, стало для него спасением в самом обычном, житейском смысле слова – он понял, что для проповеди Евангелия имеет смысл жить, а это значит, что ни для чего другого жить нельзя.

В соответствии с таким абсолютно категоричным выводом, сделанным в тот вечер, м. Антоний прожил всю жизнь. И получилось, что в основание своей жизни он положил две главные заповеди – о любви к Богу «всем сердцем», «всей душею» и «всем разумением» и о любви к ближнему, понимая любовь как совершенное самоотречение. О таком понимании любви он часто сам говорил в своих сочинениях. Говорил об ответственности за другого человека, о том, что не надо бояться взять на себя чужое страдание. И сам исполнял это: когда был врачом на фронте, по ночам сидел с умирающими, чтобы им не так страшно было умирать. И еще говорил о том, что такая радикальность в исполнении заповедей о любви к Богу и к ближнему может быть одинаковой «у монаха в общине, у пустынника или просто у человека, живущего в миру». Сам он был монахом в миру, в соответствии с благословением своего духовного отца – архимандрита Афанасия Нечаева, и в истории его монашеского пострига, как и в истории обращения, категоричность его мышления проявилась в полной мере.

Андрей Блум принес монашеские обеты за несколько лет до пострига, но архимандрит Афанасий его долго не постригал в мантию, требуя безоговорочного отречения от мира, говоря, что тот «не готов отдать себя до конца». Позднее м. Антоний рассказывал, что должен был сообщить о своем согласии уйти из дома, никогда не спрашивать, что стало с мамой и бабушкой, никогда ничего не сообщать им о себе. Он долго не мог решиться, но в какой-то момент понял, что у него, собственно, нет выбора. Что если он всю жизнь стремился к Богу, то теперь дошел до такой точки на пути, где необходимо или отдать себя целиком, или вообще больше не причащаться и в церковь не ходить, «потому что никакого смысла нет причаститься, а потом сказать Богу – нет; и никакого смысла нет быть членом Тела Христова – и таким членом, который отказывается выполнить Его волю».

Ведя аскетический образ жизни, м. Антоний всегда очень много молился. В отрочестве он научился молиться сам, вычитывая все службы по часослову, что занимало у него 8 часов в день, т.к. молился он предельно внимательно. Затем стал читать службы на память – по дороге в университет и обратно (туда – утреня, обратно - часы). При этом подчеркивал, что специально ничего не учил – просто молитва была для него высшим наслаждением. А позднее - совершенной необходимостью, обусловленной образом его жизни – многочасовыми каждодневными беседами, которые он вел с людьми в течение десятилетий. Он сам признавался, что если бы не внутренняя молитва, не постоянная память о Боге, то просто не мог бы это исполнять.

Читая сочинения м. Антония, я сталкивалась, одновременно, с критикой его взглядов, которая касалась, в том числе, вопроса о молитве. Помню, как прочтя много лет назад  статью архимандрита Рафаила (Карелина) по поводу размышлений м. Антония о технике Иисусовой молитвы, была не согласна с автором, написавшем о том, что, советуя своим прихожанам «после произнесения Иисусовой молитвы <…> прислушаться к своей душе в молчании и постараться в этой паузе услышать ответ от Бога», он подталкивает их только к «созерцанию своего собственного подсознания» (Рафаил (Карелин), архимандрит. Блаженны нищие духом. // Рафаил (Карелин). Тайна спасения. Беседы о духовной жизни. Из воспоминаний. – М., 2002. С. 41).  Теперь мне кажется, что архимандрит Рафаил прав, однако, другие советы м. Антония относительно постоянной молитвы и сейчас представляются мне важными и актуальными.  Постоянной молитве может научить страх, осознание опасности, сопровождающей нас каждый день – опасности поддаться искушению, тому или другому соблазну, и – совершенно в согласии с основным вектором, определяющим размышления м. Антония, – опасности неверно отреагировать на другого человека: случайно обидеть, отнестись к кому-то невнимательно – и быть осужденным от этой встречи.

Митрополит Антоний рассказывал, что собираясь стать священником, он спросил о. Георгия Флоровского о том, что ему нужно для этого сделать. Тот ответил –  пятнадцать лет читать Святых отцов. Конечно, это многолетнее постоянное чтение отразилось в его сочинениях, но иногда в изложении тех или иных вопросов митрополит Антоний прибегает к другому языку. Собственно этот другой язык, связанный с определенной богословской системой, влияние которой очень заметно в сочинениях митрополита Антония, и были причиной того, что чтение их перестало казаться мне вполне достаточным для разрешения ряда мировоззренческих проблем.

В юности и молодости митрополит Антоний был дружен с одним из самых значительных богословов русского зарубежья В.Н. Лосским, сыном философа Н.О. Лосского: они были прихожанами одной церкви – подворья Трех святителей в Париже. Философская основа богословия Лосского – персонализм, учение, развившееся вокруг понятия «личность», вокруг представления о «личностном универсуме». С определением самого понятия возникают проблемы: по мнению одного из представителей французского персонализма Э. Мунье, дать определение личности невозможно в принципе. Возможно, однако, указать на ее характерные свойства, одно из которых – «личность превосходит природу». (Мунье Э. Персонализм. // Французская философия и эстетика ХХ века. В. 1. – М., 1995. С. 121). В понимании Лосского личность обладает этим же свойством: в ней проявляется сотворенность человека по образу Божию и, соответственно, она «не должна определяться своей природой, но сама может определять природу, уподобляя ее своему Божественному Первообразу» (Лосский В.Н. Очерк мистического богословия восточной церкви. – Богословские труды. № 8. – М., 1972. - С. 63).

М. Антоний употребляет понятие «личность» в том же значении, которое придано ему в богословской системе Лосского. «В нас есть личность, которая есть образ Живого Бога», - говорит он в одном из выступлений. Согласно его пониманию, раскрытие личности становится постепенным восхождением образа к первообразу. Здесь, мне кажется, нужно вспомнить, что та же мысль – о движении образа к первообразу – присутствует в богословии Максима Исповедника, который таким образом рассматривает обожение. Обратившись к терминологии персонализма, м. Антоний не говорит об обожении и на Максима не ссылается, хотя в других беседах поступает как раз наоборот (вслед за Максимом Исповедником сравнивает обоженную природу с железом, погруженным в огонь). Но, положив в основание своих рассуждений понятие личности, рассматривая отношение человека к Богу через призму этого понятия, он целиком переходит на другой язык, стремясь на этом другом языке рассказать об обожении.

Собственно, это обращение к языку персонализма и стало постепенно смущать меня в сочинениях м. Антония. Стало казаться, что само представление о личности, возникшее в гуманистической культуре и содержащее иллюзию самостоятельности человеческого бытия, не делает богословское рассуждение яснее, а, напротив, несколько затемняет его смысл, и что для того, чтобы разрешить тот или иной вопрос, лучше читать самих святых отцов.

ОБСУЖДЕНИЕ

Монахиня Ксения: Но в ИПЦ Вы пришли в один конкретный момент: сразу после того, как на наш храм в Петербурге был налет «Эшников» в 2010 году. Нас тогда по всем телеканалам показывали как преступников.  

Елена Лудилова: Я, честно говоря, думаю, что сам митрополит Антоний тоже не выдержал бы, если бы он такое увидел.

Еп. Григорий (Лурье): Он видел полно всего. С Дионисием Роттердамским...

Елена Лудилова: Если бы у него на глазах кого-то стали шельмовать и гнобить, то это было бы тяжело перенести.

Еп. Григорий: Он тяжело переносил, но участвовал. С Дионисием Роттердамским, когда делили наследие Иоанна Шанхайского (Зарубежная Церковь просто уничтожила все дело Иоанна Шанхайского в Западной Европе - это была Западная миссия), то это наследство разорвали шакалы и геенны, из которых самым крупным была Московская патриархия, которая утащила себе Голландскую епархию, там еще и Румынская патриархия поучаствовала.

Во главе Голландской епархии стоял епископ Дионисий Роттердамский. Конечно, он не был особым столпом веры, но он был еще из тех людей, которых поставил Иоанн Шанхайский. У него возник конфликт с советской властью, которой он должен был теперь подчиняться в Московской патриархии, и этот конфликт как-то нарастал, нарастал (а главным в этой епархии был Антоний (Блюм)), и это привело почему-то к скоропостижной смерти Дионисия Роттердамского, после чего его фактически заменил Василий Кривошеин. К Дионисию ездил по заданию Москвы Антоний Блюм увещать его. Примерно так выглядит объективная сторона дела. Больше говорить я не буду, но, короче говоря, Антоний понимал, что надо участвовать в игре по правилам, только единственное, в чем он отличался от какого-то рядового игрока, это то, что он мог выговорить за это очень большие преимущества: себе, конечно, всё для пользы церкви, то есть Сурожской епархии, которая почти до конца его жизни существовала на тех условиях, которые он выговорил, договорившись с сатаной, а под конец все-таки был обманут, из-за чего он умер. Срок жизни его резко был укорочен тем, что он получил у себя в Британии в 2002 году…

Вообще митрополит Антоний был человеком выдающихся способностей. Надо это понимать. Мог очень концентрироваться. Моя бывшая супруга с ним довольно важным для себя образом несколько раз пообщалась в 1981 году, когда он приезжал в Москву. Поездки его по России всегда были полностью регламентированы Московской патриархией и КГБ, и днем можно было его как-то увидеть только в официальной ситуации. Обычно для мирян это была только одна возможность – подойти на его помазывание. Зато ночью, когда не имели права так вот его формально курировать, он проводил всё время, встречаясь с паствой в квартире каких-либо прихожан, как правило таких, чтобы КГБшникам было не очень удобно туда приходить. Неделю проходит визит – он всю неделю практически не спит, потому что все ночи идут на разговоры с паствой в этой квартире. Потому что до вечера, довольно позднего, его пасут – нельзя ничего, значит, а потом начинает быть можно. Моя бывшая супруга участвовала в таких разговорах и получала от него, кстати, очень правильные духовные советы. При этом ей советовали сначала подойти на елеопомазование в Елоховском соборе (там тысячи людей идут, праздничная архиерейская служба), и просто назвать себя по имени. Она назвала себя по имени. После этого, уже в ситуации домашней, он назвал её по имени, тут же узнал, запомнил. Даже я не научился во всех ситуациях узнавать ее в лицо, а он – пожалуйста, посмотрел только во время елеопомазания (наверное, и освещение там было не очень хорошее), а потом вот ночью вспомнил. То есть он был человеком таких способностей, которые обычные люди не имеют, это совершенно точно.

Конечно, он был человеком очень благонамеренным и т.д. Если бы я был на месте одного его духовного чада, и при этом, предположим, тоже бы считал, что его надо убирать с кафедры, то я бы не стал это делать и не поехал бы сам на такое задание. Я бы вспомнил казаков-некрасовцев, которые договорились, что они переходят на службу турецкому султану, но выговорили себе условие, которое всегда соблюдалось, что против России они не воюют. Вот тут бы я тоже не стал на его месте воевать против митрополита Антония.

Учение о молитве митрополита Антония в историческом контексте – наша новейшая история – надо воспринимать на фоне Эссекса, на фоне того, «как я вижу Бога как Он есть». Это перефраз, злыми языками сделанный, книги его главного оппонента Софрония Сахарова.

Алексей Зайцев: А меня очень сильно, в хорошем смысле, поразила фраза, которую Лена произнесла: что митрополит Антоний обратился очень поздно, в 14 лет. Это не в смысле юмора, а вот есть над чем подумать. Это действительно поздно. Мои 25, например, это уже совсем безнадежно поздно.

Еп. Григорий: Ну, да. Мои 19 тоже.

Алексей Зайцев: Понятно, что лучше поздно, чем никогда, но, тем не менее, есть вещи, которые уже не восполняются.

Алексей Гапонов: Еще будучи в МП, я столкнулся с его учением о молитве. Я прочитал у него фразу, которая меня отторгнула от его учения. Хотя я еще не очень знал, в чем Истинное Православие, в чем не истинное. Но уже тогда читал святителя Игнатия Брянчанинова. Есть у митрополита Антония такая фраза, я процитирую: «Если бы мы были смиренны, или хотя бы разумны, то не ждали бы, что раз мы решили молиться, то сразу же познали опыт святого Хуана де ла Крус, святой Терезы или преподобного Серафима Саровского. Впрочем, мы не всегда жаждем пережить то, что испытывали святые». Эта фраза, где он ставит православных святых в одну линию с католическими — я так понял, если человек много говорит о молитве, то нельзя такое говорить. Мы помним, как святитель Игнатий относился к опыту святой Терезы (в кавычках «святой»)…

Алексей Зайцев: Говорилось же, Алексей, что экуменизм оставляем за скобками, то есть мы его любим не за это, да? Проявление у него экуменизма было значительно шире, чем отсылка к католическим святым: буддисты его вполне устраивали. Он приводит какие-то образы из буддистской мистики применительно к деланию Иисусовой молитвы и т.д.

Алексей Гапонов: Просто поделиться, что меня именно оттолкнуло сразу…

Еп. Григорий: Да, молитва Хуана де ла Крус связана не только с экуменизмом, как сказал Алексей. Если себе представлять немножко, какая была молитва у Иоанна де ла Круса и Терезы, то это же просто неприлично, от неё надо лечиться бромом. В советской армии бром в компот подмешивали, чтобы такой «молитвы» не было.

Участник: А что за молитва была у Иоанна де ла Круса и Терезы?

Еп. Григорий: Мережковский хорошо описал, что Тереза от своих видений в молитве испытывала. Но я не буду произносить эти слова.