(продолжение, предыдущая часть здесь)

Теперь о том, как я выходил из Московской патриархии. Я обратился в православие в 1981 году и крестился в Московской патриархии в январе 1982 года. Это был результат собственных духовных поисков, в ходе которых мне стало ясно, что правильная христианская вера — это то, что было у святого Григория Паламы. Это византийский святой, может быть, кто-то знает это имя, кто-то не знает. Вторая неделя Великого поста — память святого Григория Паламы.

И так получилось, что творение великого Григория Паламы я узнавал через протопресвитера Иоанна Мейендорфа, который был в то время тоже видным экуменистом. Но он был очень хороший человек, и очень умный. А я в этих святых отцах ничего не понимал, знал их только со слов Мейендорфа, а он при этом был экуменистом. Я понимал, что не могу проследить, может быть, правильно быть экуменистом. Может быть, и Григорий Палама в наше время был бы экуменистом. Поэтому я был совершенно сознательным экуменистом. То есть я считал, что экуменизм — это хорошо. И так у меня продолжалось до конца 1980-х годов, потому что потом я уже сам стал что-то понимать, изучать. Я стал проверять слова Мейендорфа и узнал, что он делает некоторые ошибки, что он не все понимает.

В частности, Мейендорф считал, что наше расхождение с католиками — это историческая случайность. А я прочитал всякие документы того времени. Мейендорф был еще жив, он умер в 1992 году, и я ему сказал, что Марк Эфесский — настоящий паламитский богослов. А он говорит: «А я думал, что он просто какой-то невежественный монах, очень хорошо, что вы изучаете это все дело». И он мне поверил в конце своей жизни, что Марк Эфесский, который был противником объединения с Римом, такой важный святой человек, который сопротивлялся не по невежеству, а потому что он был паламитом. Он был Григорием Паламой своего времени, Марк Эфесский. Но дальше Мейендорф уже умер. Но, если бы даже он не умер — а он умер безвременно от рака поджелудочной железы, — если бы он остался жив, не факт, что он бы перешел в истинное православие.

Во всяком случае, я считаю, что я должен идти дальше. Я, конечно, всегда его поминаю, он точно значимый человек, пресвитер Иоанн Мейендорф. Но я считаю, что я не должен ему уподобляться в том, в чем он был не прав. Если я ему обязан тем, что он мне открыл православие, то я должен идти дальше, не повторяя его ошибок, а исправляя, продолжая его путь.

Слушатель:

– Отец Иоанн Крестьянкин. Мне кажется, что он носителем духа православия.

Лектор:

– Мне так не кажется. Но, в принципе, у него было много православия. Я его лично знал. Не в те времена, когда он уже совсем сидел в келье. Люди говорят, что он в последние два или три года своей жизни впал в какое-то безумие, у него пошли всевозможные нарушения. Но я его знал в начале 1980-х годов. Понятно, что он был такой модный старец, но что он действительно делал?

Он был, несомненно, человеком верующим. И он старался быть в православии. Он прошел лагеря, фактически за православие туда попал, держался там достойно и считал, что то, что он там остался жив, обязывает его служить.

Он сказал, что очень осуждал митрополита Сергия за 1927 год и за дальнейшую политику. И потом ему было видение, то есть ему во сне явился митрополит Сергий и сказал, что ты меня осуждаешь, а я страдаю на самом деле, и про то, что все свои предательства якобы он оплакивает. Такое очень эмоциональное свидетельство. Иоанн Крестьянкин, по его словам, поверил этому опыту и после этого стал убежденным сергианином.

Кто-то скажет, что это прелесть. Кто-то скажет, что это истинный церковный опыт. Я скажу, что прелесть это или не прелесть, не факт, но человеку просто очень хочется оправдать свое пребывание в Московской патриархии, а он знает, что это трудно. То есть кто-то этого не знает, а он-то знает. И ему очень хочется этого добиться. Он беспокоится. И во сне ему является разрешение, является митрополит Сергий, фактически уже святой, и раскладывает все ему по полочкам.

Дальше надо было уже не верить снам. А он верит снам, своему личному опыту, а не верит опыту святых, канонам и догматам, которые не позволяют принять Сергия, потому что опыт сна важнее с его точки зрения. Но не с моей, например.

Я видел Иоанна Крестьянкина как человека, который в то время, так сказать, купался во славе старчества. Это был 1983 год. Я жил летом 1983-го в Печерском монастыре и смотрел на эту суету вокруг Иоанна Крестьянкина. Я тогда был экуменист, подчеркиваю, и совершенно не думал о выходе из Московской патриархии. Я был абсолютно лоялен ко всем. И я понимал, что что-то нездорово вокруг этого старца. Я не буду рассказывать подробности.

Слушатель:

– Можно я кое-что дополню. Просто такая деталь, которая для меня является очень значимой лично. Я, например, очень почитаю, как многие здесь присутствующие, Игнатия Брянчанинова. И он для меня является такой лакмусовой бумажкой того, как бы повели себя святые в нынешней ситуации. И я всегда свои намерения, замыслы и поступки старался мерить Игнатием Брянчаниновым. Для меня однозначно, что он не был бы в Московской патриархии.

И история с Иоанном Крестьянкиным. Есть факты, я слышал разные свидетельства, причем и публичные — со стороны архимандрита Зинона. Когда архимандрита Зинона стали прессовать за сослужения с католиками и совместные с ними причащения, он на суде открыто сказал, дескать, при чем тут я. Он рассказал, что сам был лично свидетелем, как Иоанн Крестьянкин служил литургию в Псково-Печерском монастыре и при этом в алтаре стояли католические священники, которые вместе с ним причащались.

Лектор:

– Это, надо сказать, была совершенно обычная практика в 1980-е годы.

Слушатель:

– Это обычная практика. Но Игнатия Брянчанинова я представить в такой компании совершенно не могу. Он мог, допустим, когда в Россию приезжал Пальмер, с ним за чашкой чая очень горячо и дружелюбно что-то обсуждать, очень искренне с ним делиться своими проблемами, проблемами Русской Церкви, но представить его причащающими вместе с католическими священниками…

Лектор:

– Народу было все видно. Я еще раз повторю, что это была очень распространенная практика. Я это застал. У меня просто старше церковный опыт, чем у Алексея. Я наблюдал эти богослужения с 1981 года. Я считал, что это хорошо. И никому это не приходилось скрывать.

Дело было так. На какой-то большой церковный праздник или просто, когда в Печерском монастыре собиралась какая-то делегация церковная, католики приходят, иногда протестанты, а еще монофизиты, и они не сослужат. Они стоят вне богослужебных облачений и молятся до конца.

Дальше наступает момент причастия, причащения священнослужителей. Причем, если это какая-то служба типа пасхальной, все при открытых вратах, я очень хорошо помню, как Антоний Мельников консервативный, митрополит Санкт-Петербургский, служил так. Там стоит настоятель нашего костела отец Иосиф вне богослужебных облачений до момента причащения богослужителей. Там на него надевают православную фелонь, не католическую, католическое облачение исключено было, никаких католических богослужебных облачений в православном храме не допускалось, только православные. И дальше его митрополит причащает, как обычного священника. И это все при открытых царских вратах, на глазах у всех, собор забит, никто не возражает, считают, что это хорошо. Большинство, может быть, не понимает. А те, кто понимает, считают, что это хорошо.

До недавнего времени, не знаю, как сейчас, держалась такая традиция, что на католическое Рождество в католическом храме обязательно присутствует делегация православных, причем из уважения к ним какой-то иеромонах читает на мессе Апостола. Я тоже много раз ходил в костел, когда был экуменистом. И вообще в костел ходил раньше, потому что хотел идти в католичество, а не православие. Если бы не Григорий Палама, то, может быть, пошел бы в католичество. И прекрасно, что все мы едины, христиане. Надо же стремиться к единству христианства. Все так считают. Просто не такими методами. 

(продолжение следует)