О православном понимании брака лучше всего, конечно, спрашивать монахов. Им это известно хотя бы потому, что идеалом христианского брака, в традиционном православно-аскетическом смысле, является монашество — разумеется, монашество внутреннего человека, а не внешнего, но всё же именно монашество. Одни идут к этой цели более прямым путем, вообще не вступая в брак, другие — несколько окольным, но конкретно для них менее тяжелым. А цель-то одна.

Можно продолжать, но уже и так понятно: к жизни нормальных людей христианский брак не может иметь ни малейшего отношения. Под “нормальными” я подразумеваю людей, которые заключают браки с иными целями, нежели взаимопомощь в достижении обожения. Пусть даже это такие по-человечески достойные цели, как, например, продолжение рода — со строго христианской точки зрения они в лучшем случае не имеют значения. Конечно, есть немало брошюрок, написанных всякими батюшками и преподавателями семинарий, где значение христианского брака объясняется по-другому. Но православие устроено так, что батюшки и даже епископы в нем не хозяева. По-настоящему авторитетны только святые. А у них – увы, ничего особо вдохновляющего в пользу мирского понимания брака не обретается. (Если кому интересно, я когда-то опубликовал целую книгу об этом: «Призвание Авраама. Идея монашества и ее воплощение в Египте», где много и про святоотеческое учение о браке).

Не так давно очень уважаемый мною диакон Андрей Кураев — и не он первый! — сокрушался: почему в православии среди святых столько образцов монашеской святости, а если святые состояли в браке, то это или мученики, или цари? Где же нормальные брачные христиане, которых во все времена в Церкви было большинство? Почему те немногие святые, которые выбраны, вроде бы, из их числа, таковы, что хочется сказать, пусть уж лучше монахи? О Петре и Февронии с их монашескими постригами и перелетами трупов в гробах уже и так много написано, но и остальные, исторически куда более достоверные, — не лучше: блаженная Ксения, которая называла себя Андреем Федоровичем и выдавала себя за почившего мужа; Филарет Милостивый, который своей благотворительностью разорял не только себя лично, но и своих домочадцев… Такого можно найти немало, а вот пути в святость из простой христианской жизни, вроде, и нет. Очень несправедливо устроена эта христианская святость… (Несправедливо, но зато интересно — или, скажем так, весело и страшно, — заметим мы).

Но для общества гораздо интересней другая сторона христианского понимания брака: не то, как должно быть, а то, что может быть терпимо. Иными словами, если брать светскую аналогию – не учение о высокой морали, а уголовный кодекс. Каковы нарушения христианского брака, которые вообще несовместимы с пребыванием в христианстве? В основном это вопросы о допустимых причинах расторжения брака и заключения нового.

И вот здесь церковные правила обнаруживают большую гибкость, хотя все равно покажутся современному человеку крайне дубовыми. И сама гибкость, чтобы не сказать «прогиб» под общество своего времени, не всегда симпатична: например, в IV веке Василий Великий (в 21 правиле) пишет, что муж изгоняет из дома свою жену в случае ее прелюбодеяния, а жена в случае прелюбодеяния мужа все-таки обязана его принимать в дом как мужа. И добавляет: «Причину этого указать нелегко, но так уж вошло в обычай».  Впрочем, церковное право постепенно поправляло такие обычаи, и уже веках в VI-VII симметрия и справедливость были восстановлены. Так что в действующем церковном праве прелюбодеяние любого из супругов означает разрушение брака; впрочем, если супруги решают помириться, то это дозволяется.

Вот эта самая труднорасторжимость и есть наиболее существенное внешне заметное отличие христианского брака от нормального. В традиционном обществе она поддерживалась за счет присущей ему тоталитарности и, по сути, имела целью защиту брака как элемента социальной стабильности. С религией это было связано весьма опосредованно. Разумеется, в высших слоях диктатура общественного мнения ощущалась не так сильно, но она существовала и там. Например, император Лев Мудрый (886–912) принял закон (32 новелла) о наказании прелюбодея и прелюбодеицы вырыванием ноздрей. Сам он знал толк в прелюбодеянии – был женат четыре раза, начав жить с любовницей еще при первой супруге, которую при жизни почитал во святых (и эта святая Феофано и на самом деле была святой!), но жениться на святых это и впрямь не самое лучшее их применение. Впрочем, и у самого Льва из-за столь вольного отношения к браку не всё выходило хорошо: престол под ним шатался, в Церкви произошел раскол, возникло две конкурирующих православных иерархии, подчиненные двум патриархам (оба вошли в историю как святые и даже успели примириться при жизни). При разборе полетов, уже в 920-м году, на специальном соборе решили, что максимальное число допустимых для христианина браков — три, но ни в коем случае не четыре. Причем, грехом является уже второй, а еще большим грехом – третий, но эти грехи совместимы с пребыванием в Церкви и врачуются покаянием. При этом для клириков такие грехи недопустимы. Овдовевший священник не имеет права вступать в брак, а если все-таки хочет вступить, то лишается сана, хотя брак в этом случае возможен.

У нас, однако, часто путают второбрачие с двоеженством. Если христианин развелся с супругом без уважительной причины и вступил в другой так называемый (с гражданской точки зрения) брак, то это прелюбодеяние (двоеженство), которое никак не совместимо с его пребыванием в Церкви. Только после оставления такого сожительства он может получить епитимию за прелюбодеяние и потом быть допущенным к причастию. А пока он продолжает так жить, то он и не кается, и даже назначить епитимии ему нельзя. Он просто совершенно отпал от Церкви.

Второбрачие – это брак, заключенный после расторжения предыдущего брака по уважительной причине. Разумеется, это все равно далеко от оптимальной линии поведения, но, как учил еще апостол Павел, может избираться как наименьшее зло (1 Тимофею, 5:14-15). Главная из уважительных причин для расторжения брака – смерть супруга. Или приравненные к ней обстоятельства (многолетнее безвестное отсутствие, например). Вторая по важности из уважительных причин – прелюбодеяние другой стороны. Для невиновной стороны опция вступления в новый брак существует (хотя и нежелательна), а для виновной уже нет.

А если нет ни смерти супруга, ни прелюбодеяния, а есть просто какие-то невыносимые обстоятельства? Например, если супруг бьет жену? На Руси считалось, что жена обязана терпеть, — и это пример того, как народные обычаи могут противоречить церковному праву. А церковное право тут дозволяет не только уйти от такого супруга, но и вступить в следующий брак. Сейчас у нас от религиозного бума 1990-х и, отчасти, «нулевых» годов остается множество «православных браков», где жены мучаются с мужьями-психопатами, так как батюшки не благословляют им развод. А что говорит церковное право?

Самый авторитетный из всех толкователей церковных правил, Зонарá (XII век) следующим образом разъясняет 87 правило Трулльского собора (692 года; этот собор вошел в гражданское право современной России благодаря процессу Pussy Riot): удалившаяся без причины от своего мужа, согласно правилу, считается виновной в прелюбодеянии; значит,

 «…по противоположению можно заключать, что, если она не без основания удалилась от мужа, который, может быть, не в меру раздражителен был против нее или худо обращался с нею, или она имела какие-либо другие причины к тому со стороны мужа, в таком случае она будет невиновна, если сделалась женою другого, а муж должен быть подвергнут епитимии, потому что сам был виновником греха своей жены».

В общих чертах эти примеры дают представление о церковном учении о браке. Но для общества в целом даже приведенные выше подробности избыточны. Главное знать одно: что церковное учение о браке не может распространяться на нецерковных людей. Церковный брак предполагает некоторые общие основы жизни в общей православной вере. Нет веры — нет брака.

Гражданский брак не может и не должен предполагать ничего подобного. Гражданский брак строится на существенно ином основании, причем, Церковь относится к нему с уважением – но отстраненно, и уважая его не во всем. Отношение к римскому законодательству о браке (с его разрешением конкубината, а также разводов просто по желанию супругов) у Церкви было таким же: оно действовало века до VI в Византийской империи, но в некоторых аспектах оставалось для Церкви неприемлемым. Но в Византийской империи не только в VI веке, но и в течение всего тысячелетия ее существования действовали еще более неприемлемые для Церкви вещи, вроде легальных публичных домов. Так что идеального совпадения церковного и светского законодательств о браке в мире сем ждать нельзя было никогда.

Если учитывать степень реального влияния православия на граждан Российской федерации, то для общества в целом церковные представления о браке являются маргинальным чудачеством. На снижение статистики разводов для населения в целом оно не повлияет. Что касается тех пары-тройки процентов населения, что более-менее сознательно «практикуют православие», то в их среде процент разводов тоже немал, но, подозреваю, что его было бы неплохо слегка повысить за счет расторжения садистическо-мазохистических пар, в которых жены терпят мужей из-за (напрасной) боязни церковного отлучения.

Может быть, кто-то обратил внимание, что при обсуждении христианского брака я не упомянул понятие романтической любви. Тут я соглашусь с моими визави из лагеря либертинов, что эти понятия особо не связаны. Измененные состояния сознания обычно не применяются в конструировании социальных институтов.

И все же: если хочешь хотя бы как-то соотносить свою жизнь пусть и не с православием, а хотя бы с кое-как прочитанным Евангелием, то измена жене или мужу — это обрыв коммуникации и короткие гудки.

Епископ Григорий (Лурье),
"СНОБ", 14 декабря 2017 г.