Люди как правило не любят догматов. Не за что их любить. Они стесняют свободу. Даже если ее и так нет. Даже если люди целиком погрязли в борьбе в различными делами, страстями и собственными тараканами в голове. Все равно они считают себя абсолютно свободными. «Догмат», «догматический», «догматизировать» – это синонимы невежества, отсталости, косности, реакционности и еще Бог знает чего.

Что такое «догматы» для современного человека? В лучшем случае – это некая информация о Боге, полученная в древности от учеников Христа и за столетия прошедшая через тысячи рук и культур, подвергшаяся различным искажениям и, в конце концов, превратившаяся в пустые схоластические формулы.

Мефистофель   Держитесь слов.  

Студент       - Да, но словам

              Ведь соответствуют понятья.  

Мефистофель    - Зачем в них углубляться вам?

               Совсем ненужное занятье.

               Бессодержательную речь

               Всегда легко в слова облечь.

               Из голых слов, ярясь и споря,

               Возводят здания теорий.

               Словами вера лишь жива.

                              Как можно отрицать слова?

В общем, современному человеку понятно, что «главное не догматы, а ВЕРА». Тогда и возникает вопрос, а что же такое эта самая ВЕРА?

Серебро Господа...

Притча о талантах известна довольно широко. «Талант» в притче - слово многозначное. Например, блаж. Феофилакт под талантом понимает всякий дар Духа Святого, блаж. Иероним – Евангельское учение в целом. Но в любом случае талант – это дар Божий человеку. Это не плод человеческих усилий, а то, что дается свыше. Одно из значений – это талант веры. И вот здесь уже без догматов не обойтись, поскольку догматы как некая реальность – и есть тот талант «вселенской веры», о котором говорит преп. Викентий Леринский: ««Храни, – говорит, – преданное», то есть талант веры вселенской сбереги в целости и неповрежденности». Он же предлагает и определение этому таланту веры: «Quod ubique, quod semper, quod ab omnibus creditum est» («Во что верили повсюду, во что верили всегда, во что верили все»).

«Мы «веруем в Бога» и «веруем Богу»; эти понятия не являются тождественными. Потому что «веровать Богу» означает считать Его обетования по отношению к нам незыблемыми и истинными; «веровать» же «в Бога» заключает православно мыслить о Нем самому. «Долженствует же нам иметь и то и другое; и в том и в другом истинствовать», – пишет св Григорий Палама.

«Образ Богопочтения заключается в сих двух принадлежностях: в точном познании догматов благочестия и в добрых делах. Догматы без добрых дел не благоприятны Богу, не приемлет Он и дел, если они основаны не на догматах благочестия. Ибо что пользы знать хорошо учение о Боге и постыдно жить? С другой стороны, что пользы быть так, как должно, воздержану, и нечестиво богохульствовать? Посему познание догматов и бодрствование души есть величайшее приобретение» (Кирилл, архиепископ Иерусалимский).

«Пусть жизнь соответствует догматам, и догматы будут глашатаями жизни. «Вера без дел мертва есть» (Иак., 2:26), и дела без веры мертвы. Если мы содержим здравые догматы, но нерадим о жизни, нам не будет никакой пользы от догматов; и опять, если мы заботимся о жизни, но хромаем в догматах, и в этом случае также не будет, пользы. Поэтому необходимо, чтобы наш духовный дом был прочен с обеих сторон» (св. Иоанн Златоуст).

Но чаще всего под верой люди понимают: а) либо свои усилия, потуги на какие-то, как им кажется, благочестивые мероприятия (это нечто идущее снизу. «Главное делать добро». - говорят в таких случаях); б) либо «жизнь по вере», которая понимается как те же благочестивые усилия и потуги, но уже освященные (или освещенные) неким представлением о Боге и христианстве, которое сформировано у нас окружающей традицией, церковной периодикой и просто собственным «царем в голове» (здесь, по крайней мере, присутствует какая-то идея); в) иногда благочестивое чувство, возникшее «по случаю», например - на молебне по поводу приезда архиерея и т.п. Иными словами, вера – это волевое усилие согласно чему-то прекрасному, как я это понимаю. Дырка от бублика, обильно посыпанная маком аскетических упражнений. О вере «в душе» говорить не будем. Как сказано у Терри Пратчетта, «в жизни всегда есть место подвигу. Главное — держаться от этого места подальше». Это совсем другое «вероисповедание» и о нем как-нибудь в другой раз.

В самой же притче важно другое. Господин дает «свое», нечто свыше, то, чего у нас раньше не было. Т. е. веру, как Откровение  Бога. «Вера, однажды переданная святым», принятая апостолами, сохраненная и донесенная до нас христианами всех времен и народов. Вернее, лучшими из них, кого принято называть святыми. Именно этот талант мы должны приумножить, и именно этот талант потребует от раба Господин. Еще в XIX веке епископ Феофан Затворник скажет: «Евангелие будет всем известно. Но одна часть пребудет в неверии ему, другая, наибольшая, будет еретичествовать, не Богопреданному учению следуя, а построевая себе свою веру, своим измышлением, хотя на основании слов Писания. Этим самоизмышленным верам числа не будет. Начало им положил папа, продолжили его дело — Лютер с Кальвином; положенное же сими последними в основу свое личное постижение веры из одного Писания дало сильный толчок измышлениям вер. Их и теперь уже очень много, а будет еще больше. Что ни царство, то свое исповедание, а там, что ни область, а далее, что ни город, а под конец, может быть, что ни голова, то свое исповедание. Где сами себе строят веру, а не принимают Богопреданную, там иначе и быть нельзя. И все такие будут присвоять себе имя христиан. Будет часть и содержащих истинную веру, как она предана святыми Апостолами и хранится в Православной Церкви; но и из этих немалая часть будет по имени только правоверными, в сердце же не будет иметь того строя, какой требуется верою, возлюбив нынешний век. Вот какая широкая ожидается область отступления».

О том, какую веру взыщет Христос на земле, писал и св. Игнатий Брянчанинов: «Сын Божий, пришедши на землю, почти не найдет никого, или найдет весьма-весьма мало таких, которые имели бы истинную веру и зависящее от нее, являющее ее молитвенное преуспеяние».

Вера и молитва, вера и духовная жизнь человека связаны между собой непосредственно. «Желающий приступить к Богу и усвоиться Ему постоянным пребыванием в молитве, осмотрись! Исследуй тщательно твой образ мыслей: не заражен ли ты каким-либо лжеучением? В точности ли и без исключений последуешь учению Восточной Церкви, единой Истинной, Святой, Апостольской?» (Требник. Последование Исповедания). Если кто Церковь преслушает, сказал Господь ученику Своему, буди тебе якоже язычник и мытарь (Мф., 18:17), чуждые Бога, враги Божии. Какое же может иметь значение молитва того, кто находится в состоянии вражды к Богу, в состоянии отчуждения от Бога?» (Св. Игнатий Брянчанинов).

"Правильное упражнение молитвою Иисусовою вытекает само собой из правильных понятий о Боге, о всесвятом Имени Господа Иисуса и об отношении человека к Богу" (Св. Игнатий Брянчанинов).

На языке древних христиан это звучит так: закон веры есть закон молитвы. «Без веры невозможно угодить Богу», эти слова апостола Павла знают многие. О том, что подлинная вера невозможна без молитвы - тоже. А вот о том, что необходимое условие для истинной молитвы – правое исповедание, помнят далеко не все. Без него вера может превратиться в «мартышкин труд» - комплекс мероприятий, «добрых дел», усилий по взращиванию и поддержанию в себе некоего состояния, который мы считаем «верой».

Восток – дело тонкое

Когда-то в юности я увлекался йогой и вообще востоком. На самом поверхностном уровне. В семинарии читал книгу Кураева «Сатанизм для интеллигенции» и подобную литературу. Особенно запомнилась беседа царя Милинды с учеником Будды Нагасеной: «Если, достопочтенный Нагасена, субъекта нет, то кто дает вам все то, в чем вы нуждаетесь: платье, пищу, жилье и лекарство для больных? Кто пользуется всеми этими вещами? Кто идет по пути святости? Кто достигает нирваны? Кто убивает и ворует? Кто живет в наслаждениях? Кто совершает пять смертных грехов? Ведь так, значит, нет ни добрых, ни злых дел, и даже если бы кто-нибудь убил достопочтенного Нагасену, то и тот не совершил бы греха?»

Но дело было даже не йоге и не в буддизме. Зацепила сама мысль: что прежде – курица или яйцо? Что онтологически предшествует: частное целому или целое частному. А точнее: ради чего существует материал, вся эта куча мяса, костей, волос, лимфы и проч. Ответ нашелся у отцов. Ради образа.

Св. Василий Великий: «Бог, прежде нежели существовало что-нибудь из видимого ныне, положив в уме и подвигшись привести в бытие несущее, вместе и помыслил, каким должен быть мир, и произвел материю, соответственную форме мира. Для неба отделил Он естество приличное небу, и в форму земли вложил сущность, свойственную земле и для нее потребную. Огню же, воде, воздуху и формы дал, какие хотел, и в сущность их привел, как требовало умопредставление каждой из творимых вещей».

На острие всякой сотворенной вещи – образ. Ради него существует «пластилин», из которого она создана, именно образ собирает воедино отдельные части, являясь отпечатком первоначального замысла творца. То, что замыслил Бог от века, воплощено в творении. Любой человек, обладающий художественным вкусам, по остаткам античной статуи, средневековой картины, может «достроить» образ, реконструировать замысел художника. Когда мы видим глубокого старика, мы понимаем, что он не сразу родился таковым, просто со временем «материал» начинает сыпаться, искажая образ. Образ неотъемлем от вещи или человека в целом и в то же время связан с логосом-мыслью Творца.

«Предположивший явственную цель созидаемого одобрял творимое по частям, сообразуясь с Своими художническими законами, поскольку оно служило к достижению конца. Когда рука лежит сама по себе, а глаз особо, и каждый член статуи положен отдельно, тогда не для всякого покажутся они прекрасными. А если все поставлено на своем месте, то красота соразмерности, часто и с первого взгляда, усматривается даже невеждою. Но художник и прежде сложения знает красоту каждой части, и хвалит ее отдельно, возводя мысль свою к концу. Подобным художником, одобряющим каждое свое произведение порознь, изображается теперь и Бог. Но Он воспишет приличную похвалу и целому миру вместе взятому, когда будет он совершен» – пишет свт. Василий Великий.

Слово «образ» по-гречески звучит как «икона» и в этом смысле, для современного человека, означает любое изображение Христа, Богородицы, святых на досках или металле, которые можно увидеть в храме. Однако первой иконой был человек, созданный «по образу (κατ' ει?κ?να) Божию». У ап. Павла «образом Божиим» назван Христос: «Сияние славы и образ (χαρακτ?ρ) ипостаси Его», в Котором «обитает вся полнота Божества телесно» (Кол., 2:9). По образу Христа, имеющего воплотиться, создан был человек. «Бог обращается к Адаму не от лица множества, но от лица единого [Бога], и говорит: «Стал, как один из Нас», то есть как Один из Святой Троицы. Если бы это речение было порицающим, то упрек следовало бы сделать обоим, и особенно жене, введшей Адама в заблуждение. Однако так или иначе, но в устроении сложного Адама было ясно предначертано таинство Вочеловечивания Христа, и поэтому он назван ставшим словно Одним [из Святой] Троицы», - пишет преп. Анастасий Синаит. Однако и теперь, когда под иконой понимается чаще всего изображение на досках красками, не следует забывать, что не в красках и досках смысл и назначение иконы. Образ на иконе неотъемлем от первообраза, это – обоженный характир, и в силу этого сообщает благодать всем благоговейно почитающим его.

А еще существует словесный образ или словесная икона – догматы. Словом можно не просто «убить или спасти». Словом можно испортить отношения людей напрочь. Описав человека как подлеца, труса, лжеца, с которым не стоит иметь дела, можно расстроить деловую встречу, семейные отношения, отношения друзей. Точно так же неверное, ложное слово о Боге может дать неверное направление уму человека, заставить его общаться не с Богом Живым, а с вымышленным персонажем – мысленным идолом. Конечно, в определенной ситуации человек может разговаривать и сам с собой или, скажем, с литературным персонажем. Да, но ведь мы говорим об обожении или, иначе, о спасении человека, а не о психологическом утешении. А разве кто-то ожидает спасения от литературного персонажа или от самого себя? Вряд ли. Правда, нужно отметить, что догмат – это не просто информация о Боге, это словесный, энергийный (благодатный) образ Бога. Но об этом дальше.

Ну а причем здесь ум? Ведь это лишь часть моей природы, пусть даже и важная. Умом я вычисления делаю в институте. Какая разница, что я читаю и как думаю, некоторые, вон, вообще, похоже, не пользуются этим прибором, и что? А если у человека доброе сердце, что он – Богу не нужен? Он, может, лучше любого верующего. «Морда овечья, зато душа человечья», - как говорят в народе.

«То, что он умер, еще не доказывает, что он жил»

…Говаривал покойный С. Ежи Лец. Как существо сотворенное, человек не имеет жизни в себе самом. Не хорошую или плохую, а вообще никакой. Когда-то человек жил Богом, Бог был одновременно его Истоком и недостижимой Целью, к Которой он стремился. Но это было давно, и нет человека, который бы помнил прошлое. Хотя у святых Отцов на этот счет кое-что есть: «Человек телом обитал в Божественном и дивном крае, а душой жил в несказанно возвышенном и дивном месте, где Бога имел своим домом и своей светлой одеждой; облечен был в Его благодать, наслаждался и питался пресладким созерцанием Бога, как некий второй ангел», – пишет о рае преп. Иоанн Дамаскин, говоря о двояком – духовно-телесном - устройстве рая.

Теперь человек - существо мертвое. Он сам сделал себя таким, хотя заранее был предупрежден об опасности. Еще в раю ему было сказано: «А от дерева познания добра и зла не ешь от него, ибо в день, в который ты вкусишь от него, смертью умрешь». Но… С тех пор человек подобен, или почти подобен мертвой материи. Можно использовать образ св. Василия Великого. Наклонив плоскость, мы заставим шар, лежащий на ней, двигаться и даже катиться. Но будет ли это жизнью? Что же тогда представляет наша жизнь?

Движение между двумя полюсами: «+» и «-», где «+» – это наслаждение,  а «-» – страдание. При этом как «+», так и «-» в равной степени необходимы для эмуляции жизни. Энергией в этой батарейке служит собственная (нервная) энергия души человека, а импульсом – запускающим механизмом – внешние события, воспоминания о них и навыки, вошедшие в привычку, или страсти. Человека едва не сбила машина – успел отскочить. Человек получил премию на работе или собирается в отпуск на Мальдивы - что общего, казалось бы, между двумя этими событиями? Ничего, разве что гормональный вброс в кровь, который заставляет сильнее биться сердце. Купил вещицу – бьется сердце, купил машину – еще сильнее, а бывают моменты, когда человек и вовсе на вершине счастья, правда, редко, как правило, и ненадолго. При отсутствии цели и импульса человек как бы «теряется». Ум, остановившись в своем движении, утративший цель, заставляет человека лечь на диван, переживая печаль, состояние пустоты или отчаяния, близкого к окончательной смерти. Известному персонажу Гончарова Илье Ильичу Обломову тут не позавидуешь: «В горькие минуты он страдает от забот, перевертывается с боку на бок, ляжет лицом вниз, иногда даже совсем потеряется; тогда он встанет с постели на колени и начнет молиться жарко…». «Иногда его душа рвалась из плена тела, как птица из клетки, и он становился на колени и начинал горячо молиться, обливаясь слезами отчаяния».

Можно вспомнить массу примеров из жизни. «Мам, ляг полежи, отдохни, мы сами все сделаем», - говорит дочь старой матери, жалея ее, но старушка ползет на огород с одной мыслью – двигаться даже через боль. Не один роман начинается с сюжета, как молодой, богатый бездельник, у которого нет разве что птичьего молока, оставляет все и бросается очертя голову на поиски опасных приключений. Только вперед. Только не останавливаться.  

«Мертвая змея не шипит

Не щебечет дохлый щегол

Мертвый негр не идет играть в баскетбол

Только мертвый негр не идет играть в баскетбол».

(Запрещенные барабанщики).

От «+» к «-», как шар на плоскости. C’est la vie.

      Избери жизнь…

Во всей этой истории есть один неприятный момент. Добывая жизнь, человек пожирает самого себя. От жизни умирают, как ни крути. Человек читает книгу, смотрит фильм, занимается спортом, предается воспоминаниям – на все это уходит его собственная энергия, его силы, ограниченный запас батарейки. «Дней лет наших — семьдесят лет». В лучшем случае. И есть лишь один способ избежать окончательной смерти – умереть в жизнь. Научиться жить иначе еще в этой жизни. Как об этом пишет св. Николай Кавасила: «Жизнь во Христе зарождается в здешней жизни и начало приемлет здесь, а совершается в будущей жизни, когда мы достигнем оного дня. И ни настоящая жизнь не может совершенно вложить ее в сердца людей, ни будущая, если не получит начатков ее в сей жизни… А жизнь будущая, если и приемлет людей, не имеющих сил и чувств, которые нужны для жизни оной, то для таковых нисколько не послужит ко благополучию, но как мертвые и несчастные будут они обитать в блаженном оном и бессмертном мире. А причина та, что хотя свет сияет и солнце доставляет чистый луч, но не образуется тогда глаза ни у одного человека, и благоухание запаха изливается обильно и распространяется повсюду, но чувства обоняния от сего не получает тот, кто не имеет его… Ибо там нельзя составлять дружбу и отверзать уши и приготовлять брачную одежду и уготовлять прочее, что нужно в брачном чертоге, но местом для приготовления всего этого служит настоящая жизнь, и у кого не будет сего прежде отшествия, у тех нет ничего общего с оною жизнью… Подлинно внутреннего нового человека, созданного по Богу, чревоносит мир сей, и зачатый уже здесь и совершенно уже образовавшийся рождается он в оном нестареющем мире… Но оные зародыши не доходят никогда до ощущения сей жизни; блаженные же и в настоящей жизни имеют многие ощущения будущего. А причина та, что для первых еще жизнь настоящая не настает, а есть для них в буквальном смысле будущая. Ибо во вместилище зародышей не бывает ни луча, ни чего-либо иного, что поддерживает сию жизнь; у нас же не так, но оная будущая жизнь как бы вливается и примешивается к сей настоящей, и солнце оное и нам воссиявает человеколюбиво, и пренебесное миро истощено в зловонных местах, и хлеб ангельский дан и людям. Посему не располагаться только и приготовляться к жизни, но и жить уже оною жизнью и действовать возможно святым даже в настоящей жизни. «Емлися за вечную жизнь (1Тим., 6:12), — говорит Павел, — и живу же не ктому аз, но живет во мне Христос» (Гал., 2:20)».

В этом обучении, в зарождении новой жизни, ум человека играет ведущую роль. Человек, вообще, «водится образом мыслей», писал св. Игнатий Брянчанинов, и не только он.

Преп. Марк Подвижник говорит: «Причина всякого скорбного случая — помыслы каждого. Я мог бы указать как на причину — на слова и дела, но они не рождаются прежде помыслов, а потому помыслам приписываю все. Предшествует помысл; потом через слова и дела образуется общение человека с человеком». Иными словами, все, что случается с человеком в его жизни, строго обусловлено теми процессами, которые происходят в его уме и с его умом. Поэтому содержание того, чем человек (или бесы), наполняет свой ум, его, так сказать, контент, составляет основную заботу (проблему) христианина.

Св. Игнатий (Брянчанинов) писал: «Обыкновенно люди считают мысль чем-то маловажным, потому они очень мало разборчивы при принятии мысли. Но от принятых правильных мыслей рождается все доброе, от принятых ложных мыслей рождается все злое. Мысль подобна рулю корабельному; от небольшого руля, от этой ничтожной доски, влачащейся за кораблем, зависит направление и, по большей части, участь всей огромной машины».

Здесь остановимся и повторимся: дело даже не в том, что догматы – это некая «правильная» информация, которая будучи загружена в бортовой компьютер (ум) выведет этот корабль на нужный курс, а в том, о чем было сказано выше: догмат – это не просто и не столько информация о Боге, догмат – это словесный, энергийный (благодатный) образ Бога. Это Сам Бог. И как человек, благоговейно целуя икону, освящается от нее, и она служит для него источником приобщения к Богу, так и в данном случае, ум, принимая в себя образ Того, в Ком «обитала полнота Божества телесно», приобщается этой полноте, полагая тем самым начало всецелому обожению человека, начиная движение к новой (καινος) цели.

Но чтобы влить «вино новое», «проникнуть в основание и сердцевину небесных слов», выражаясь языком преп. Иоанна Кассиана Римлянина, нужно, чтобы мехи ума обновились, иначе результат будет заведомо печальным. Удалить из ума старый контент и дать место новому содержанию непросто. Для этого нужно покаяние или буквально «перемена ума». Блаж. Иероним (IV в.), «под завязку» наполненный античной премудростью, уже будучи в пустыне, писал, как трудно давалась ему «борьба за ум»: «Читал я пророков и говорил себе: о сколь же грубы и дики их речи. И после ночи, проведенной в бдении и молитве, возвращался я к Виргилию, Цицерону, Платону». По-разному, используя военную и спортивную терминологию, об этом сказано у ап. Павла. Так, в 1 Послании к Коринфянам он пишет: «Не знаете ли, что бегущие на ристалище бегут все, но один получает награду? Так бегите, чтобы получить. Все подвижники воздерживаются от всего: те для получения венца тленного, а мы – нетленного» (1 Кор., 9:24-25), и Тимофею: «Упражняй себя в благочестии» (1 Тим., 4: 7). Подобного рода высказывания можно встретить и у мужей апостольских, и у первых апологетов. И вот уже время жизни христианина предстаёт перед нами как σταδ?ω (ристалище), αγων (борьба), в течение которой подвижник (αθλητ?ς, αγωνιζ?μενος) упражняется (γ?μναζω, ασκ?ω) в благочестии. Борьба «за ум», борьба за свое спасение. Но это уже отдельная история.

Должна ли кухарка управлять государством?

Отвечу на этот вопрос сразу, чтоб не томить читателя, – не должна, но она должна учиться этому. Таков смысл знаменитого высказывания классика марксизма, которое позже было несколько переиначено. Так же, как и любой христианин должен постоянно изучать писания святых Отцов, в том числе и тех, которые писали о высоких догматах. Более того, по церковному уставу, за богослужением регулярно положено читать святых отцов. Так, на Пасху и после Пасхи читаются творения св. Григория Богослова.

Кстати о св. Григории Богослове. Столкнувшись с проблемой всеобщего богословского образования в церкви временно победившего арианства, св. Григорий Богослов печально восклицает: «Иные, вчера или позавчера оторвавшись от своих обычных трудов, внезапно стали учителями богословия, другие – может быть, слуги, не раз подвергавшиеся бичеванию, бежавшие от рабского служения, – с важностью философствуют у нас о непостижимом… Всё в городе полно такими людьми: улицы, рынки, площади, перекрестки. Это и торговцы одеждой, и денежные менялы, и продавцы съестных припасов. Ты спросишь об оболах, а он философствует перед тобой о рожденном и нерожденном; хочешь узнать цену хлеба, а он отвечает тебе, что Отец больше Сына; справишься, готова ли баня, а он говорит, что Сын произошел из ничего».

Обычно эти слова приводят как аргумент о вреде тотального богословия, призывая народ довольствоваться «простой верой», под которой обычно понимается, как мы уже выяснили, «дырка от бублика» и прилагаемые к ней аскетические усилия в стиле «кто во что горазд». Конечно, можно довести до абсурда любую идею: во время наводнения бегать с огнетушителем, а на пожар прийти с канистрой бензина. Энтузиасты найдутся всегда. Дело в другом. Отвергая догматы, мы на их месте тут же изобретаем свои.

И за примерами здесь долго ходить не надо. «За что меня Бог наказывает», жалуется священнику бабушка, совершенно не искушенная в богословии, по поводу своих болячек и семейных неурядиц, исповедуя тем самым свой опыт, свой догмат о несправедливом Боге и о своей собственной праведности. «Бог меня простит и так», говорит другая на вопрос соседки, когда она последний раз исповедовалась и причащалась, декларируя, в свою очередь, догмат, что ей для спасения не нужна Церковь и что ее отношения с Богом строятся без посредников, очевидно, в силу опять же ее великой святости.

Беда, или счастье, человека, что он не может не иметь никаких догматов. Отказавшись от христианского откровения, он начнет изобретать свои. Догматы, изобретенные «снизу», в процессе, так сказать, народного творчества в Церкви называются язычеством.

Вместо заключения

Вряд ли нужно говорить больше, чем уже сказано. Разве что совсем немного – для кого написана эта статья.

Люди не любят догматов. С догматами неуютно. Они – часть иной реальности, которая, будучи принята умом, требует изменить жизнь. Догмат нужен человеку, которому нужен Бог, а не Его суррогаты, который не боится ради Бога чем-то пожертвовать. Иными словами, догматы нужны человеку религиозно мотивированному. По этой причине в большинстве современных церковных сообществ слово «догмат» непопулярно, равно как и понятия «ересь», «анафема», «каноны» и т.п. Ведь каждому понятно – главное ВЕРА. Ну и еще утешение, исцеление, чудеса и проч. – кто за чем пришел. Почему-то вспоминается (может не совсем к месту) Омар Хаям:  

Я в мечеть не за праведным словом пришел,
Не стремясь приобщиться к основам, пришел.
В прошлый раз утащил я молитвенный коврик
Он истерся до дыр — я за новым пришел.

Не нужно ничего менять. Или нужно. К Богу или за ковриком. Каждый должен решить это сам.