Предисловие

Многие ведь из святых отцов сказали о делании сердечном, соблюдении мыслей и хранении ума различными словами, как каждый из них научен был Божией благодатью, но одинаково по смыслу, — прежде от Самого Господа слово восприняв, сказавшего: «Из сердца исходят помышления злые и оскверняют человека» (ср.: Мф. 15, 18-20), и научившего «внутреннее сосуда очищать» (ср.: Мф. 23,26); и «в духе и истине, — сказал Он, — подобает поклоняться Отцу» (ср.: Ин. 4, 24). К этому же приводит и апостол, говорящий: «Если молюсь языком, — то есть устами, —дух мой молится, — то есть голос мой, — ум же бесплоден. Помолюсь духом, помолюсь же и умом» (ср.: 1 Кор. 14, 14–15). И это апостол завещал об умной молитве и особо подтвердил, сказав так: «Хочу пять слов умом моим сказать, нежели тьму слов языком» (ср.: 1 Кор. 14,19).

И святой Агафон сказал: «Телесное делание — только лист, внутреннее же, то есть умное, это плод». И страшное изречение при этом говорит этот святой: «Всякое дерево, не приносящее доброго плода, то есть блюдения ума, срубают и бросают в огонь» (ср.: Лк. 3, 9). И еще сказали отцы: «Кто устами только молится, о уме же небрежет, тот молится воздуху, ибо Бог уму внимает». И Варсонофий Великий говорит: «Если внутреннее делание с Богом не поможет человеку, то всуе трудится во внешнем». И святой Исаак назвал телесное делание без умного «подобным неплодной утробе и сухим сосцам, ибо к Божию, — сказал он, — разуму приблизиться оно не может». И многие отцы святые так говорили, и все согласны с этим.

Потому же блаженный Филофей Синаит, говоря об иноках, только внешнее делание имеющих, по простоте же не ведающих мысленной брани, побед и поражений и потому пренебрегающих умом, повелевает молиться о них и научать их, чтобы, как по действу злого они остерегаются, в еще большей мере пусть бы ум они очищали, каковой есть зрительная сила души.

Ведь и прежде бывшие святые отцы — не только отшельники и во внутренних пустынях жившие в уединении — от всего охраняли ум, и обрели благодать, и в бесстрастие и к чистоте душевной пришли, — но и в монастырях бывшие, и не только вдали от мира пребывающих, но и в городах жившие, как Симеон Новый Богослов и старец его Симеон Студийский посреди Царствующего града в большой Студийской обители — в таком многолюдном городе! — как светила просияли в дарованиях духовных, также и Никита Стифат и иные многие.

Потому блаженный Григорий Синаит не только отшельников и в уединении живущих учил о трезвении и безмолвии, то есть блюдении ума, но и пребывающим в общежитиях повелевал внимать этому и об этом заботиться, зная, что все святые обрели благодать Духа исполнением заповедей — сначала чувствами, а затем и умом. Без того ведь не обрести это чудное великое дарование, сказали святые отцы.

И блаженный Исихий Иерусалимский так говорит: «Как невозможно в этой жизни жить без еды и пития, так невозможно без сохранения ума, каковое называется трезвением, духовного чего‑то достичь душе, если даже кто‑то принуждает себя из страха мук не согрешать». Ибо «истинному делателю божественных заповедей, — сказали отцы, — должно не только делами исполнять их, но и в уме остерегаться преступать заповеданное». «Великое же это и всепрекрасное и светородное делание, — сказал Симеон Новый Богослов, — ко многим от научения приходит, редкие же без научения, усилием делания и теплотой веры приняли это от Бога».

Так же и Григорий Синаит говорит, и иные святые: «Не малый же это подвиг, — сказали они, — обрести в этом чудном делании наставника непрельщенного». Непрельщенным они назвали того, кто имеет засвидетельствованное из божественных Писаний делание и стяжал духовное мудрование рассуждение. И то сказали ведь святые, что и тогда едва обретался непрельщенный учитель таковых вещей; ныне же, при крайнем их оскудении, подобает искать трудолюбиво. Если же не обретется, повелели святые отцы от божественных Писаний научаться, слыша Самого Господа, говорившего: «Исследуйте Писания, и в них обретете жизнь вечную» (ср.: Ин. 5, 39). «Ибо все, что писано было прежде в святых Писаниих, написано нам в наставление», — говорит святой апостол (ср.: Рим. 15, 4).

Поскольку святые, подвизавшиеся чувственно, и мысленно трудились в винограднике сердца своего и, очистив ум от страстей, обрели Господа и стяжали духовный разум, нам же, разжигаемым пламенем страстей, повелели почерпать живую воду из источника божественных Писаний, способную угасить опаляющие нас страсти и на всякий разум истинный наставить, — того ради и я, многогрешный и неразумный, собрав из святых Писаний что сказали об этом духоносные отцы, написал для напоминания себе, — не будучи делателем этого, я, нерадивый и ленивый, ибо не сотворил никогда ничего благого, но пуст был, без всякой добродетели, духовно и телесно, и словно некий купленный раб был у неподобающих страстей, покорный тем во всем.

Поскольку не в здравии благодушия, тишины от страстей, но в узах болезни от страстей находясь, это частичное я сказал — не от себя, но от святых Писаний: малое из многого собрал, как пес из крошек, падающих с трапезы словесной господ своих, блаженных отцов, — да хоть в малом подражателями будем их.

1. О различии мысленной борьбы против нас, победы и поражения, и что надо тщательно противиться страстям

Различна ведь борьба против нас в мысленной брани с победами и поражениями, сказали отцы: прежде — прилог, затем — сочетание, потом сложение, затем пленение и потом страсть.

Прилог ведь, сказали святые отцы, Иоанн Лествичник, Филофей Синаит и иные, есть простой помысел или образ случившегося, внове в сердце вносимый и объявляющийся уму. Григорий же Синаит говорит, что прилог — это от врага исходящее побуждение, например: «Сделай это или то», — как при Христе, Боге нашем: «Скажи, пусть камни эти будут хлебами» (Мф. 4, 3). Попросту говоря, это — когда какая-либо мысль на ум человеку принесена будет.

И это, говорят, безгрешно и ни похвалы, ни укоризны не заслуживает, поскольку не в нашей власти. Невозможно ведь, чтобы не было прилога к нам вражеского помысла; как говорит Симеон Новый Богослов: «Вход для этого дьявол со своими бесами обрел с тех пор, как из рая и от Бога отогнанным за преслушание сделал человека, — дабы у всякого разум поколебать мыслями». Лишь преуспевшим и совершенным это возможно — пребыть непоколебимыми, но и им лишь на время, как говорит святой Исаак.

Сочетанием же называют диалог с явившимся, страстный или бесстрастный, то есть, приятие помысла, врагом внушаемого, иначе говоря, размышление о нем и собеседование с ним по нашему произволению. Это означает обдумывание какой‑либо мысли, принесенной в ум. Это, сказали, не всегда безгрешно; достойно похвалы, когда богоугодно разрешит. Мы же так различаем: если не отсечет кто‑то прилог лукавого помысла, но немного побеседует с ним, то враг прилагает усилия, чтобы он страстно о том помышлял. Он же да тщится изменять помышление на благое. А как нам мысли менять на благие, если Бог даст слово, после скажем.

Сложение же, сказали они, — услаждающее склонение души к явившемуся помыслу или образу. Это происходит, когда кто‑то, принимая помыслы или образы, врагом представляемые, и с ними мысленно беседуя, чуть–чуть согласится в мысли своей, чтобы было так, как говорит вражий помысел. Об этом судят в зависимости от устроения подвизающегося. Устроение же каждого подвизающегося таково: если кто‑то находится в преуспеянии и принял помощь от Бога, отгоняя помыслы, таковой если обленится и не постарается по небрежности отвращать лукавые помыслы, — для него это не безгрешно.

Если же кто‑то новоначален и неспособен еще отгонять прилоги лукавого, таковой, если чуть–чуть согласится с лукавым помыслом, но тотчас исповедается Господу, каясь и укоряя себя, и призовет Его на помощь, как написано: «Исповедайтесь Господу и призывайте имя Его» (Пс. 104, 1), — то Бог прощает его по Своей милости из‑за его немощи.

Это сказано отцами о сложении мысленном, когда кто‑то невольно побеждается помыслом, пребывая в подвиге, причем корень ума его утвержден на том, чтобы не согрешать и не сотворить беззаконие на деле. Григорий Синаит говорит: «После страсти и по борении — сложение».

И это, как представляется, о таком сложении сказал этот святой, — когда кто‑то принимает помыслы вражеские добровольно и, собеседуя и сочетаясь с ними, будет побежден ими и далее не борется против страсти, но положит в себе твердо сотворить грех; или, если и постарался, желая на деле сотворить то, что положил в своей мысли, но остановлен был или по причине времени, или места, или иными какими‑то причинами, — и это гораздо тяжелее и наказывается запрещением.

Пленение же — это или насильственное и невольное отведение сердца, или продолжительное сочетание со случившимся помыслом, для нашего изящного устроения губительное. А насильственное и невольное отведение сердца, это — когда ум бывает пленен помыслами, иначе говоря, насильно отведен к лукавым мыслям, против твоего желания; но тут же с Божией помощью ты возвращаешь его к себе. Когда же, словно бурей и волнами носимый и от благого устроения к лукавым мыслям влекомый, не можешь в тихое и мирное устроение прийти, — это особенно бывает от волнения и от многих и неполезных бесед, — то это продолжительное совокупление с приключившимся помыслом для доброго устроения губительно.

Это иначе судится, если бывает во время молитвы, и иначе не во время ее, и иначе при средних, и иначе при лукавых помышлениях. Ведь если во время молитвы будет ум пленен лукавыми помышлениями, то это более тяжело, ибо во время молитвы к Богу ум надлежит собирать, и молитве внимать, и от всяческих мыслей отвращаться. Если же не во время молитвы и о нужных житейских потребностях, — таковое безгрешно, поскольку и святые благословенно исполняли нужные в жизни этой потребности. Ибо при каждом помысле, сказали отцы, являя себя благочестивым разумом, ум с Богом. От лукавых же помыслов всегда подобает отвращаться.

Страсть же, истинно говорят, — долгое время в душе гнездясь и будучи затем ее обычаем переведена как бы в нрав, сама потом к человеку как усвоенная самопроизвольно приходит, обуревая постоянно страстными помыслами, от врага влагаемыми, утвердившись от сочетания и частого собеседования и став обычной от многого помышления и мечтания. Это бывает, когда какую‑нибудь вещь, возбуждающую страсть, враг часто представляет человеку и разжигает его более, чем к чему‑то иному, на любовь к ней, и тот, хочет или не хочет, побеждается ею мысленно.

Особенно же это бывает, если он прежде по небрежности часто сочетался и собеседовал с ней, то есть мыслил по доброй воле о той вещи неподобающим образом. Это у всех подлежит или соразмерному покаянию, или будущей муке. То есть надо каяться и молиться об избавлении от таковой страсти. Ибо будущей муке подлежит за непокаяние, а не за брань. Если бы это было так, не могли бы некоторые без совершенного бесстрастия получить оставления грехов, как говорит Петр Дамаскин. Подобает же ратуемому какою‑либо страстью старательно противиться ей, сказали отцы. Скажем, например, о блудной страсти: если кто‑то борим страстью к некоему лицу, подобает ему всячески удаляться от него — избегать и собеседования, и сопребывания, и прикосновения к одеждам, и обоняния. А кто не остерегается всего этого, тот совершает страсть и любодействует помыслами в сердце, сказали отцы, сам печь страстей разжигает, словно зверя вводя лукавые помыслы.

2. О нашей борьбе с ними, и что памятью Божией и хранением сердца, то есть молитвой и безмолвием умным, должно побеждать их, и о том, как это делать. В нем же и о дарованиях.

Борьбу против них отцы устанавливают равномощной силе борющегося, своею волею или побеждающего, или принимающего поражение в уме. То есть, проще сказать, надо сопротивляться лукавым помыслам сколько силы у нас есть. Это — причина венцов или мучений: венцы ведь — победившим, а муки — согрешившим и не покаявшимся в этой жизни.

«Согрешение, оказывающееся причиной мук, — говорит Петр Дамаскин, — когда оно переходит в дело. Крепко же борющимся и не изнемогающим в тяжелой рати с врагом исплетаются светлейшие венцы».

Разумная же и искусная борьба, говорят отцы, состоит в том, чтобы отсекать начало пришедшего помысла, каковой называется прилогом, и беспрестанно молиться. Ибо, сказали они, сопротивляющийся первому, то есть прилогу помысла, все последующее разом отрезает. — Потому что разумно борющийся мать зол, то есть лукавый прилог к мыслям, отметает. И подобает стараться удерживать ум глухим и немым во время молитвы, как сказал Нил Синайский, и иметь сердце безмолвствующим от всякого помысла, даже если он представляется совершенно благим, говорит Исихий Иерусалимский. Поскольку за бесстрастным помыслом, сказал он, последуют страстные, как на опыте было познано; и вход первых бывает причиной вторых.

И поскольку сказано, что, благим помыслам последуя, лукавые входят в нас, — того ради подобает стараться молчать мыслью и в отношении помыслов, кажущихся правыми, и постоянно смотреть в глубину сердечную и говорить: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй меня» — полностью, иногда же половину: «Господи Иисусе Христе, помилуй мя». И, опять изменив, говори: «Сыне Божий, помилуй меня», — что и удобнее новоначальным, сказал Григорий Синаит. «Не подобает же, — сказал он, — часто делать перемену, но — изредка».

Ныне же отцы прибавляют к молитве слово: сказав «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй меня», тут же говорят: «грешного». И это допустимо. Особенно же подходит нам, грешным. И так говори прилежно, будь то стоя, или сидя, или и лежа, ум в сердце затворяя и дыхание сдерживая насколько возможно, чтобы часто не дышать, как говорит Симеон Новый Богослов. И Григорий Синаит сказал: «Призывай Господа Иисуса с желанием, терпением и ожиданием, отвращаясь от всех помыслов». А тому, о чем сказали эти святые, — задерживать дыхание, то есть не часто дышать, — и опыт скоро научит, так как это очень полезно для сосредоточения ума.

Если же не можешь в безмолвии сердца без помыслов помолиться, но видишь, что они множатся в уме твоем, не малодушествуй из‑за этого, но продолжай по–прежнему молиться. Хорошо ведь это зная, — что невозможно нам, страстным, победить лукавые помыслы, блаженный Григорий Синаит сказал так: «Никто из новоначальных не удерживает ум и не отгоняет помыслов, если Бог не удержит его и помыслы не отгонит. Сильные ведь способны на это — удерживать ум и отгонять помыслы. Но и они не сами по себе отгоняют их, но с Богом подвизаются в брани против них как облеченные благодатью и всем оружием Его».

Ты же, если видишь, сказал он, нечистоту лукавых духов, то есть помыслы, воздвигаемые в твоем уме, не ужасайся, не удивляйся, и даже если явятся тебе благие уразумения некоторых вещей, не внимай им, но удерживай дыхание как только можно и, ум в сердце затворяя, вместо оружия призывай Господа Иисуса часто и прилежно, и они отбегут, как огнем палимые невидимо божественным именем. Если же долгое время досаждают помыслы, тогда, встав, помолись о помощи против них и вновь прежнего делания держись крепко. А как помолиться нам против помыслов, об этом с Божией помощью мы скажем после.

Если же и после того, как ты помолился, по–прежнему без стыда умножаются они настолько, что невозможно уму блюсти сердце, то устами беспрестанно долгое время говори молитву, твердо и терпеливо. Если же разленение и изнеможение овладевают тобою, призывай Бога на помощь и понуждай себя сколько есть сил, молитвы не прекращая, и тут уж обязательно отойдут все они, Божией помощью отгоняемые. Когда же утишится ум от помыслов, вновь сердцу внимай и твори молитву душевно, или умственно.

«Много ведь дел добродетели, но все они частичны, сердечная же молитва — источник всякого блага и, как сады, душу напояет», — сказал Григорий Синаит. И вот, этот блаженный, всех духоносных отцов охватив сочинения, последуя прочим, повелевает иметь прилежное попечение о молитве, от всех помыслов удерживаясь в ней, если можно, не только злых, но и мнимых благих. Ибо «безмолвие, — сказал он, — есть отложение размышлений до времени, чтобы, внимая им как добрым, ты не погубил большее», — не перестал искать в сердце Господа, то есть «умом блюсти сердце в молитве и внутрь него всегда обращаться», — как сказал Симеон Новый Богослов.

Дело же это, сказал он, — сохранять ум в сердце вне всех помыслов — непривычным в высшей степени трудное, — не только новоначальным, но и имеющим опыт делателям, которые сладости молитвы от действия благодати внутри сердца еще не приняли и не удержали. И по опыту это известно, — что немощным это делание кажется в высшей степени тяжелым и неудобоисполнимым.

Когда же кто обретает благодать, тогда без труда и с любовью молится, утешаемый благодатью. «Ибо когда приходит действие молитвы, тогда воистину оно держит ум у себя, и веселит, и от пленения избавляет», — сказал Синаит. Того ради подобает быть терпеливым в молитве, от всех помыслов отвращаясь доколе возможно, и не вставать петь до времени. Ибо «в терпении, — сказал он, — да будет сидение твое, следом за сказавшим: “В молитве претерпевая” (ср.: Кол. 4, 2). И не скоро вставай из-за болезненного изнеможения и умственного в разуме вопля». И он приводит слова пророка: «Как болеющая, когда приближаются роды, испытывает боль» (ср.: Ис. 26, 17), — и святого Ефрема, говорящего: «Боли болезнь болезненно, да минуешь суетных болезней болезни». И повелевает, преклонив плечи и с головной болью, долго терпеть, горячо призывая на помощь Господа Иисуса, долу поникнув и ум в сердце собирая, если только оно отверзлось, сказал он. И самого Господа изречение приводит, сказавшего, что «Царство небесное силою берется, и употребляющие усилие восхищают его» (Мф. 11, 12). Усилием, говорит он, Господь назвал старания и боль ради него. «Когда же, утомившись, — сказал он, — изнеможет взывающий ум, и тело и сердце заболят от напряженного и частого призывания Господа Иисуса, тогда можно отпустить его попеть, чтобы дать ему маленькое послабление и отдых». Этот, сказал он, порядок изящен и есть учение премудрых. И наедине ли ты, или с учеником, — повелевает он делать так. «Если же есть у тебя, — сказал, — верный ученик, пусть он читает псалмы, а ты внимай сердцу». Зрительных же мечтаний и образных видений не принимай никаких, да не будешь прельщен. А «мысленные парения бывают, и когда ум стоит в сердце и совершает молитву, — сказал он, — и никому они не покоряются, разве только совершенным в Духе Святом, достигшим способности не парить о Христе Иисусе».

И вот что рекомендует этот преподобный, как сам по опыту уразумевший, — со всем тщанием творить молитву, и читать немного псалмов из‑за нападения уныния и тропари покаянные беспесенно, по слову Лествичника: «Да не воспоют таковые». «Ибо достаточно им сердечной болезни для веселия, бывающего о благочестии, — как сказал святой Марк, — и теплота духовная, для радости и утешения тем даваемая». Повелевает же Григорий Синаит и «Трисвятое» говорить при всяком пении, и «Аллилуйя» всегда, по чину древних отцов, Варсонофия, Диадоха и прочих.

А что иногда, сказал он, по уставу деланий полагается час молиться, час читать, час петь, и так проводить день, — это хорошо, сказал он, если соответствует времени, мере и силе каждого из подвизающихся. И он предоставил вольному выбору, или следовать этому, или блюсти неотступное удержание ума, то есть всегда быть в деле Божием.

Когда же благодатью Божиею усладится молитва и начнет действовать в сердце, он повелевает особенно прилежать ей. «Ибо если, — сказал он, — ты видишь, что молитва действует в твоем сердце и не прекращает движения, да не оставишь ее никогда и не встанешь петь, если только, по смотрению Божию, она не оставит тебя». Ибо, оставив Бога внутри, призываешь Его извне, преклонившись от высшего к нижнему. Также и смятение («молву») создаешь для нее, и ум смущаешь, нарушая его тишину.

Безмолвие названо ведь так по ее, «молвы», имени, — чтобы в смирении и тишине иметь его. Богу же ближе смирение, высшее смятения («молвы») и вопля. Ибо незнающим молитвы, каковая есть «источник добродетелей», по слову Лествичника,15 напояющий их, словно сады душевные, подобает много петь и без меры постоянно пребывать в различных делах. Иное ведь делание в безмолвии, и иное — в общем житии. Всякая же мера хороша, по словам премудрых. Так что петь должно в меру, как сказали святые отцы, больше же упражняясь в молитве; а разленившись — петь или читать подвижнические жития отцов. Не требуются ведь кораблю весла, когда ветер натягивает паруса и переносит его через море страстей, а если он стоит, приходится с помощью весел или лодкой переправляться.

Указывающим же по любопрению на святых отцов или здесь на некоторых, что они совершали всенощное стояние и непрестанное пение, Григорий Синаит повелевает отвечать от Писания так: «Не у всех все совершенно по недостатку усердия или из‑за изнеможения силы. Но малое у великих не всегда мало, великое же у малых не всегда совершенно. Не все ведь всегда делатели, ныне и в древности, тем же путем шествовали или до конца удержались». О преуспевающих же и достигших просвещения он сказал: «Этим требуется не произнесение псалмов, но — молчание, неослабная молитва и созерцание. Ибо они соединены с Богом, и им не требуется отторгать свой ум от Него и ввергать в смущение. Прелюбодействует ведь ум таковых, если отступает от памяти Божией и любовно берется за худшие вещи».

Святой же Исаак, говоря о них высочайшее, рассказывает следующее. Когда у них бывает эта неизреченная радость, и молитву от уст она отсекает, ибо замолкают тогда, сказал он, и уста, и язык, и сердце, помыслов хранитель, и ум, кормчий чувств, и мысль, скоролетящая и бесстыдная птица, и больше не имеет мысль ни молитвы, ни движения, ни своей власти, но наставлением наставляется силою иною, а не сама наставляет, и в пленении содержится в то время, и бывает в непостижимых вещах, а где, не знает. И называет он это ужасом и видением молитвенным, а не молитвой. И не молитвой молится ум, но превыше молитвы бывает. И при обретении лучшего молитва оставляется, и в исступлении бывает человек, и не имеет желания чего‑либо, и, по слову апостола, «в теле ли, или вне тела», не знает (ср.: 2 Кор. 12, 2).

Молитву он наименовал семенем, а это — собиранием снопов, когда неизреченному зрелищу удивляется жнец: как из маленьких и голых зерен, которые он сеял, внезапно перед ним выросли такие зрелые колосья. Молитвой же называют это отцы, поскольку от молитвы имеет причину и во время молитвы дается святым это неизреченное дарование. И, как только захотят, они совершают явление ее, да утвердят душевные помыслы. Имен же ее в точности никто не знает. Ведь когда действием духовным душа подвигнется к этим божественным чувствам и сделается подобной Божеству непостижимым с Ним соединением, тогда просвещается она лучем высокого света в своих движениях. И когда сподобится ум почувствовать будущее блаженство, тогда и себя забывает, и все сущее здесь, и больше не совершает движения ни к чему.

И в ином месте он, Исаак Сирин, говорит, что во время молитвы восхищен бывает ум помимо желания в мысли существ бесплотных, в чувства, о которых не повелено рассказать. Зажигается внезапно в тебе радость, заставляющая умолкнуть язык от невозможности уподобить блаженство его. Кипит из сердца непрестанно сладость некая и влечет человека всего из всего неощутимо на время и время. Нисходят на все тело некие блаженство и радость, так что язык плотский не может это высказать, пока все земное не сочтет пеплом и сором при памяти об этом. И когда, сказал он, низойдет на человека это блаженство, буйствуя во всем его теле, тогда убежден таковой в тот час, что ничто иное есть Небесное царство, только — это.

И еще в другом месте он, Исаак Сирин, говорит: «Обретший радость о Боге не только на страсти не обратит внимания, но и на свою жизнь не обернется: любовь Божия сладостнее жизни, а уразумение Бога, от Которого рождается любовь, сладостнее меда и сота». Но это неизреченно и невыразимо, как говорит Симеон Новый Богослов: «Какой язык изречет? Какой ум скажет? Какое слово выразит? Ибо страшно, воистину страшно и выше слова: вижу свет, которого мир не имеет, посреди кельи на ложе сидя. Внутри себя вижу Творца мира, и беседую, и люблю, и ем, питаясь прекрасно одним боговидением, и, соединившись с Ним, небеса превосхожу. И знаю это достоверно и истинно. Где же тогда тело, не знаю».

И о Господе беседуя, сказал: «Любит ведь меня Он, и в Себе Самом меня принимает, и в объятиях сокрывает. На небе будучи, Он и в сердце моем. Здесь и там Он мне видится». И тотчас, обращаясь к лицу Господню, говорит: «Это, Владыка, показывает, что я равен ангелам, и делает меня лучшим их, ибо для них Ты невидим по существу, по природе же неприступен, мне же всячески виден, и с природой Твоей смешивается мое существо». Описывая это, апостол рассказывает: «Око не видело и ухо не слышало, и на сердце плотское не взошло» (ср.: 1 Кор. 2, 9). И побывавший в этом не только не хочет выйти из келии, но и в ров, в земле выкопанный, готов быть скрытым, «да там, — сказал он, — выведен будучи вне всякого мира, вижу бессмертного Владыку моего и Создателя».

И еще, с этим соглашаясь, святой Исаак сказал: «Когда у человека снимется покрывало страстей с очей смысла, и узрит он ту славу, тотчас возвышается его мысль в ужасе. И если бы не положил Бог предел в этой жизни таковым вещам, сколько подобало бы оставаться в них? И однако, будь это попущено, всю жизнь человеческую не вышел бы оттуда, из созерцания их дивного». Но делает Бог по милости Своей так, что умаляется у святых благодать на время, да и о братии заботу и попечение они творят словом служения, то есть поучением о благочестии, — как говорит святой Макарий о вступивших в меру совершенства: «Все должно быть принесено в жертву любви и сладости этих чудных видений. И если бы всегда, — сказал он, — так равно имел благодать, невозможно было бы ему ни справиться с тяжестью составления слова, ни слышать что‑либо или говорить о сущем здесь, или об этом хотя бы в малейшей степени позаботиться». И притчу изложил о совершенных благодатью, — что они восходят на двенадцать ступеней. «Однако же ослабевает, — сказал он, — благодать. И, сойдя на одну ступень, на одиннадцатой, так сказать, он стоит, и поэтому мера совершенства не удерживается им, — да имеют время и о братии позаботиться, и заниматься служенем слова».

Но что скажем о тех, кто уже в этом мертвенном теле вкусил бессмертной пищи и еще в этом маловременном мире сподобился отчасти той радости, которая приуготовляется в небесном отечестве? Они ни красотам, ни сладостям мира сего не приложатся, и ни скорбей, ни злой жестокости не убоятся, и с апостолом дерзают говорить: «Ничто не отлучит нас от любви Божией» (ср.: Рим. 8, 39) и прочее.

Но ведь это, по словам святого Исаака, относится к тем, кто был созерцателем и служителем этой вещи, или был наставлен таковыми отцами и из уст их истине научился, и в этих и таковых исканиях прошел свое житие. Мы же, непотребные, повинны во многих грехах и исполнены страстей, потому недостойны мы и слышать‑то таковые слова.

Но, уповая на благодать Божию, я дерзнул отчасти пересказать эти святые писания духоносных слов, да познаем хоть немного, каким окаянством объяты мы и какому безумию предаем себя, стремясь к приобщению к миру сему и к преуспеянию в нем, приобретая тленные вещи, и ради них пускаясь в смятения и брани и производя опустошение наших душ. И полагаем, что этим творим добро, и считаем себя заслуживающими похвалы. «Но горе нам, ибо не познаем душ наших и не разумеем, к какому жительству мы были призваны, — как говорит святой Исаак, — и жизнь мира сего, или скорби его, или покой его почитаем за что‑то».

И от лености, любви к миру и небрежения нашего говорим, что это подобало древним святым, а нам это не требуется и невозможно. Но не так это, не так! Невозможно это для тех, кто своей волей вметает себя в страсти, не хочет истинно покаяться и постараться ради дела Божия и любит неполезные попечения мира сего. А тех, кто горячо кается, Господь всех милует, и благодетельствует, и прославляет — тех, кто со многою любовию и со страхом ищет Его, на Него одного взирает и творит заповеди Его. Так все божественное Писание повествует.

Многие ведь древние отцы были делателями и учителями этого и один другого назидали и укрепляли. Ныне же, по оскудении таковых, если кто‑то поусердствует в деле Божием, в большей мере благодать вразумляет его и помогает — отныне и до века.

А не имеющих воли подвизаться, и иных к нерадению и безнадежности приводящих, и говорящих, что ныне дара древних дарований от Бога не бывает, — апостол называет их «прельщаемыми и прельщающими» иных (ср.: 2 Тим.3, 13). Некоторые же и слышать не хотят, есть ли благодать в нынешнее время. Эти от многого бесчувствия, неразумия и маловерия омрачены, сказал Григорий Синаит.

Мы же, все это познав из святых Писаний, если хотим иметь истинное прилежание к делу Божию, да удалимся сначала, насколько возможно, от суеты мира сего и постараемся умалять страсти, то есть охранять сердце от лукавых помыслов, этим заповеди исполняя, и наряду с хранением сердца да имеем всегда молитву. «Это — первая ступень иноческого возраста, и иначе страсти умалить невозможно», — говорит Симеон Новый Богослов.

Особенно ночью в делании этом подобает усердствовать, сказали отцы. Ибо, сказал блаженный Филофей Синаит, «ночью наиболее очищается ум». И святой Исаак говорит: «Всякая молитва, которую приносишь ночью, да будет в твоих очах большей, чем все дневные деяния, достойна чести. Ибо сладость, днем даваемая постникам, от света ночного делания истекает». И прочие отцы с этим согласны. Потому, сказал Лествичник: «Ночью больше времени молитве давай, меньше же пению». И в другом месте говорит: «Утрудившись, делатель, встав, помолится». Так и нам подобает делать, когда утрудится ум в молитве, — отпускать его немного на пение, — какое кто имеет правило: или псалмы, или тропари какие‑нибудь, или что‑то иное. «Ибо многословие часто рассеивает ум в молитве, малословие же часто собирает», — говорит тот же Иоанн Лествичник. «При рассеянности же мыслей лучше прилежать чтению», как сказал святой Исаак. «Во время, когда ум твой рассеян, более, нежели молитве, прилежи чтению или рукоделию», как заповедал ангел Антонию Великому. Новоначальным ведь при нашествии помыслов очень полезно рукоделие с молитвой или какое‑то служение, сказали отцы; особенно же подходит во время скорби и при помыслах уныния.

Блаженный же Исихий Иерусалимский различает четыре приема в этом мысленном делании: или «наблюдать за прилогами, или хранить сердце глубоко молчащим для всякого помысла и молиться, или Господа Иисуса Христа на помощь призывать, или иметь памятование о смерти. Все они, — сказал он, — лукавые помышления отражают». И к какому бы из них кто ни обратился, все они называются трезвением, то есть мысленным деланием. Рассмотрев их все, каждый из нас подходящим себе образом да подвизается.

(перевод Г.М. Прохорова)

(продолжение следует)