Одна в православии. Слово в день памяти св. преподобномученицы Елисаветы (05/18.07.2015)

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!

Сегодня мы совершаем память нашей святой преподобномученицы великой княгини Елисаветы, а также и память тех, кто с нею пострадал – инокини Варвары и всех членов царской фамилии, которых расстреляли тогда же и сбросили в тоже шахту, и одному из них – великому князю – еще в шахте великая княгиня попыталась сделать перевязку, но все равно в результате всех убили.

Место их кончины известно, оно почитается и сейчас – это шахта в Алапаевске, там сейчас монастырь московской патриархии, а мощи святых великой княгини Елисаветы и инокини Варвары вывезены в Иерусалим, где и находятся до сих пор большей своей частью, а частичками мощей, как известно, они рассеяны по миру, и даже в нашем храме частичка присутствует.

Что же касается самой Елисаветы, то она как раз принадлежит к тем святым, о которых помимо их мученической кончины можно сказать очень многое, почему они были святыми и раньше. Потому что довольно-таки долгая жизнь до мученической кончины и, в значительной степени, еще даже до присоединения к Православной Церкви уже являла образ праведной, и даже лучше сказать, подвижнической жизни.

Поэтому любой момент ее биографии, взятый даже наудачу, почти всегда является иллюстрацией к жизни святых. Наоборот, очень трудно вспомнить какие-то эпизоды ее жизни, где она вела себя как-то иначе. Но выбирая из многого немногое, то, что особенно характеризует не каких-то других святых, а именно ее, можно сказать вот о чем.

Она жила в такое время, по крайней мере, в России, когда было принято некоторое представление о православии. Его разделял народ, его насаждало духовенство, и тем более его разделяли при дворе. Я говорю не о тех людях, которые к православию относились плохо или небрежно, или безразлично, а в том числе и о тех, кто старался жить православно, и считал православие очень ценным или, может быть, даже главной ценностью нашей российской жизни. Вот  у них было некоторое представление о православии.

И Елисавета, придя в православие неофиткой, и даже еще до того, как прийти, еще только рассматривая для себя, что такое православие, относилась ко всему очень серьезно, и поэтому она этим не прельстилась – этим ложным образом православия, который по своему искреннему заблуждению самые что ни на есть благонамеренные люди разделяли. Если бы массовый образ православия, который был в конце XIX века в России, не был бы ложным в каких-то своих фундаментальных чертах, то, конечно, не было бы никакой революции, и никакого большевизма в народе бы не было. Но мы знаем, что все было иначе.

И вот она этим не прельстилась. Это значило не просто разорвать со своей протестантской средой, в которой она была воспитана, и прийти в какую-то чужую и непонятную – православную, — но сама-то православная получалась такой непонятной и опасной. И она понимала, что надо идти этим путем, и этим путем шла. Особенно это проявилось, когда она поддержала имяславие.

Она понимала, что имяславие – это православие. Но легко было говорить, что заблуждается синод, который руководил тогда Российской Церковью, потому что синод в качестве богословского авторитета никто не уважал и всерьез не принимал – там сидели чиновники, правда в митрополичьем сане, и всё. Но чтобы утверждать имяславие, надо было утверждать еще и другое – надо было сказать, что заблуждаются Оптинские старцы, например, которых она любила и уважала, особенно старца Варсанофия. Надо было четко сделать такой вывод и для себя, и для других, и она это сделала.

Позиция старца Варсанофия, который тут же стал подчиняться синоду, хотя до этого одобрял имяславие, пока его синод не осуждал, для нее не только была неубедительной, но как раз послужила скорее свидетельством того, что неубедителен сам старец Варсанофий.

Но это еще полбеды, но среди тех людей, которые понимали, что официальное православие в России – это ненастоящее православие, — тоже ведь было разделение. Большинство таких людей, которые старались быть православными, но при этом понимали, что официальное православие в России в чем-то очень сильно неправильное, — во что верили они? Главным богословом того времени из этой среды является Павел Флоренский, и именно тогда были написаны произведения типа «Столп и утверждение истины».

Они верили в магию и оккультизм. Они верили в разные силы, которые не являются ни ангельскими, ни в то же время бесовскими, и не естественными, но от которых очень много всего зависит. Они считали, что религия – это способ как-то влиять на эти силы. А таких сил быть не может, согласно православному учению. Все силы либо обычны и естественны, но тогда на них можно влиять обычным и естественным путем, а не какими-то экстрасенсорными сверх-способностями, либо это силы божественные, либо ангельские, либо по природе такие же, как ангельские, но по направлению своему не такие, а противоположные – силы бесовские.

И вот это – все. Кто-то, может быть, и сейчас думает, что есть еще другие силы, как думают всевозможные оккультисты – экстрасенсами их сейчас называют, но это явление было и тогда очень популярно, и это, конечно, люди, которые поклоняются бесам, но так себе объясняют их поведение, чтоб было непонятно, что это бесы, чтоб самих себя обмануть, возможно, даже и искренне обмануть. Вот в это верили огромное количество людей.

То есть пойти к какому-нибудь «ясновидящему», который не является старцем и подвижником, пусть хотя бы ложным старцем, ложным подвижником, но в православной традиции, а именно к откровенному «ясновидящему», имеющему огромные способности, как им казалось, что-то предвидеть и сказать, — это было совершенно в порядке вещей. Об этом пишут многие как бы православные мемуаристы того времени, к тому же времени восходит юность и воспитание почитаемого сейчас в московской патриархии во святых Луки Войно-Ясенецкого, который эту оккультную религию до конца жизни исповедовал, написал о ней целую книжку «Душа и тело».

Вот к чему я веду? Самое главное, что ее исповедовала царская семья. По крайней мере, родная младшая сестра императрица Александра Федоровна. И если взять письма, которые святая Елисавета Федоровна написала своей старшей родственнице и близкой подруге, с которой у нее были очень доверительные отношения, императрице Марии Федоровне – это жена, а потом вдова Александра III, — то видно, как меняется у нее отношение к  императрице: как сначала она очень рада, что ее младшая сестра интересуется серьезно православием, принимает православие; потом она пишет о людях, которые на нее влияют, вовлекая в оккультизм — а все это происходило при дворе, это все известные люди, эти великие княжны потом умерли в эмиграции; как там появляется сначала один экстрасенс, потом вместо него появляется Распутин, который тоже почитался за те же самые способности, которые он проявлял.

Все это она переживала, конечно, очень трагично — отчасти ее собственные письма, а отчасти воспоминания близких когда-то к ней людей или даже не очень близких, об этом нам говорят. Многие знают, к чему это дальше привело и в ее жизни, и в ее отношениях с сестрой. С сестрой это привело к полному разрыву, они перестали разговаривать совершенно, и в письмах императрицы к царю «направление» православия Эллы (т.е. Елисаветы Федоровны) названо «ханжеским».

Зачем  я это сейчас  упомянул? Затем, что, бывает, очень буквально исполняются слова евангельские «враги человеку домашние его». То есть те люди, которые должны бы быть наиболее близкими, в том числе близкими и по вере, они как раз оказываются не просто далекими, но источниками особых искушений, особого давления на того, кто хочет подвизаться по-христиански.

Все это произошло в жизни Елисаветы, и она совершенно этим не поколебалась. Конечно, тем более она не поколебалась теми испытаниями, которые выпали в самые последние годы ее жизни – последние два года.

Конечно, если бы большевики просто были каким-то озверевшим стадом, то, скорее всего, они бы как-то утихомирились около Елисаветы, потому что когда прибегали всякие революционные матросы в ту обитель, то они в результате сталкивались совсем не с тем, что ожидали, и тоже скорее испытывали уважение, и сами, может быть, стали бы охранять эту обитель, — но, к сожалению, большевицкая революция только использовала часть народа, превратившуюся в озверевшее стадо, а сама она, конечно, имела более глубокие корни, в том числе и духовные.

Поэтому главари этой революции уже не могли оставить ее в живых, несмотря на то, что ее даже никто не обвинял ни в каких преступлениях, настолько была очевидна ее невиновность, но ее просто расстреляли – за принадлежность к царскому дому. Таков был рациональный мотив тех, кто ее убивал, но на самом деле они следовали тому духу, которому служили.

К своей мученической кончине Елисавета была подготовлена всей своей подвижнической и, во многом, уже тогда мученической жизнью. Многие сами вспомнят другие испытания, которых я не назвал, — связанные с ее так называемым мужем («так называемым» — потому что они в браке жили только для видимости). Многое тут можно вспомнить…

Поэтому она достойно подвизалась, причем очень долгое время, и она относится отнюдь не к работникам одиннадцатого часА, — хотя тоже очень хорошо сопричтися к работникам одиннадцатого часА, — но она относится к тем, кто работал с самого первого.

Аминь.

епископ Григорий