Епископ Григорий (Лурье). ИСТИННОЕ ПРАВОСЛАВИЕ КАК ОБРАЗ ЖИЗНИ. Шесть пунктов

Так исторически сложилось, что "Истинным Православием" называют любую версию Православия, если она осуждает сергианство и экуменизм. При этом всем очевидно, что для истинности этого маловато. И всем не менее очевидно, что Православие лишь во вторую очередь состоит в отрицании зла, а в первую очередь - в избирании блага.
Истинно-православной в настоящем смысле этого слова будет только такая церковная организация, которая научится проповедовать это благо через создаваемый внутри нее образ жизни, потому что "всякому слову можно противопоставить другое слово, но какое слово ты противопоставишь жизни?" (св. Григорий Палама).

Искомый образ жизни церковных общин Истинного Православия может быть описан, как мне представляется, в шести пунктах. Перечислю их в последовательности, которая тут имеет значение: последующие пункты неосуществимы и непонятны без предыдущих:
- Аскетика.
- Евхаристия и богослужение.
- Монашество.
- Догматическое исповедание.
- Организация церковных общин "снизу".
- Блокировка клерикального перерождения.
Теперь о каждом из пунктов в отдельности.

Аскетика

В этом пункте речь лишь о той аскетике, без которой нет никакого христианства, и которая поэтому обязательна для всех христиан.

Все, приходящие в христианские общины, имеют мотивацию (осознанную или нет - неважно), которая принадлежит к одному из двух типов. Типов мотивации - при всем разнообразии конкретных мотиваций, - подчеркиваю, только два. Иногда в процессе внутриобщинной жизни они меняются друг с другом, но чаще нет, чем да. Обычное изменение мотивации, если она меняется, - простое ослабление и исчезновение, с последующим выпадением человека из религиозной общины или с функционированием в ней на заведомо ложных (лицемерных) основаниях (например, в качестве профессионала, который делает деньги), то есть в качестве паразита.

Два возможных типа мотивации - это либо менять себя, либо пребывать в психологически комфортном месте (коллективе). Одно может не противоречить другому, но важно, которая из мотиваций преобладает, то есть ради которой из них человек готов терпеть неудобства и страдания: этим определяются два совершенно разных типа людей.

К одному и тому же типу относятся серьезный монах и какой-нибудь офисный раздолбай, который пришел в Церковь ради последней надежды сохранить семью и не стать жертвой алкоголизации, если он с верою и в меру сил - неважно, что скудных - исполняет все церковные правила,... то есть, конечно, не столько исполняет, сколько постоянно кается за их постоянное нарушение, но при этом не теряя рабочего настроения и продвигаясь вперед хотя бы по миллиметру в день (или в год). Это тип человека, который пришел в Церковь работать над собой. И сама Церковь может работать только с такими. Работать со всеми остальными она может только в одном смысле: призывать их начать работать над собой.

И также к одному и тому же, но уже другому типу относятся скучающие женщины околопенсионного возраста, которым хочется проводить избыток свободного времени в приятной обстановке, или молодые и горячие, даже по-настоящему жертвенные молодые люди, пришедшие в Церковь "за компанию", так как они нигде не видели более интересного общества. Паразитарный характер первых, как правило, очевиден, а вторых, как правило, скрыт даже от них самих (и они сами - первые и главные жертвы собственной "паразитарности"). Жертвенность "за компанию" может быть внешне неотличима от жертвенности за Церковь, но внутри между ними ничего общего.

Неправильной мотивации у молодых людей, обращающихся в Православие, мы видели очень много в 1990-е годы и даже в начале "нулевых", когда церковный активизм еще воспринимался в обществе как благородное дело и возникали разные замечательные братства и сестричества, а также новые монастыри. Чтобы туда втянуться, было достаточно того, что часто бывает у молодежи, - некоторой альтруистической настроенности и хороших отношений с товарищами по общине, - а отсутствие собственно религиозной мотивации было легко не заметить. Лет через пять или, в крайнем случае, восемь градус "воцерковленности" членов подобных общин снижался почти до нуля, а то и до отрицательных величин. Не надо думать, будто это специфическая болезнь РПЦ МП: в ИПЦ этого тоже хватало.

Из этого следует простая для христиан, но с непривычки трудная к исполнению мораль: не надо никого привлекать к членству в церковных общинах нецерковными приманками. Хорошо, если около церковных общин, не внутри, есть много разных полезных занятий, которые могут привлекать симпатизирующих этим общинам людей. Но никого из этих людей нельзя допускать к членству в Церкви, то есть к причастию, пока нет возможности обосновать разумную гипотезу относительно их готовности работать над собой (а не только над чем-то внешним).

Какова та процедура, которая  позволяет эту гипотезу обосновать (не доказать - достоверное суждение о таких материях принадлежит лишь суду Божию)?
Прежде всего, конечно, приступающих к Церкви необходимо отговаривать, указывая на разные неудобства церковной жизни вообще и нашего Истинного Православия в частности. На тех, кто может быть серьезно заинтересован, наши уговоры все равно не подействуют. Но они также не подействуют на большинство из тех, кто имеет мотивацию второго типа. Поэтому разговорами тут дело не решишь, а необходим карантин: нужно предоставить человеку, который настаивает на своем желании присоединиться к Церкви, некоторое время для оглашения. Если предполагается его присоединять через чин Крещения, то тут желательно совершить заранее чин оглашения. Если Крещения не предполагается, то и чина оглашения тут не совершить, но по сути это ничего не меняет. Оглашение необходимо. Пусть походит на службы, пусть поучится молиться и поститься, пусть почитает книги, пусть поговорит с христианами (не только со священником)... Обычно это приводит к тому, что большинство таких желающих быстро исчезают. Но зато остаются те, с кем имеет смысл попробовать жить дальше в одной общине. Разумеется, правильной мотивации этих последних даже такими мерами гарантировать нельзя, поэтому я и назвал выше всю эту процедуру формированием всего лишь "разумной гипотезы".

Думаю, что излишне пояснять, что описанная тут практика оглашения даже и крещеных, но отпавших от Церкви (или крещеных еретиками) людей является требованием церковного права, а как раз ее отсутствие - нарушением оного.
Пусть у наших общин будет много "захожан" и "симпатизантов", но собственно прихожан, то есть членов общин, - на порядки (то есть в десятки раз) меньше. Это нормальная пропорция.

Если не держаться этого правила, то у нас не будет верующих, которым важны какие-то догматические различия, и которые могут сознательно участвовать в приходском и общецерковном управлении - в частности, способные к избранию клира. В общинах, в которые принимают всех подряд (даже если при этом на словах утверждают, что не всех), верующие интересуются совершенно другими вещами, и к церковному управлению их подпускать нельзя.

Если не начать с этого простого правила - обязательной христианской аскетики для всех, - то и все остальное будет и бесполезно, и невозможно. Недавние примеры РПЦЗ и ее "осколков" у всех перед глазами.

Христианин должен жить в режиме постоянных боев и тренировок, как профессиональный военный или профессиональный спортсмен, причем, бои и тренировки в сферах общественных, пусть даже и церковных, не считаются. Считается только то, где работаешь не над окружающими, а над собой. Только в этом случае у человека могут развиваться правильные потребности в богослужении и в понимании догматики. Тем, кому неинтересно, нужно - в той или иной форме, но чем раньше, тем лучше - вежливо предложить отойти.

Евхаристия и богослужение

Участие в богослужении должно быть осмысленным. Бессмысленное участие хуже, чем неучастие. Поэтому, прежде всего, в Истинном Православии нельзя допускать тяжелого греха дореволюционной церковной жизни - так называемого "слушания литургии" вместо реального в ней участия и причащения.

Поскольку это симуляция христианства и глумление над главным таинством Церкви, такую скверну нельзя терпеть вообще. Все присутствующие за литургией, если они не отлучены от причастия за свои грехи, обязаны причащаться.

Те, кто не собирается причащаться, не могут участвовать в евхаристических молитвах: они устами говорят одно, а сердце их далече отстоит от смысла произносимого. Такие молитвы - издевательство над Богом, и в результате такого издевательства поругаем бывает понятно, кто (прежде всего - духовенство и особенно епископат, которые этот балаган за Божественной литургией устроили).

"Слушание литургии" - это не просто плохо, а это церковное преступление, за которым должно следовать церковное наказание. Это если виновный кается; а если не кается, то может быть только отлучение от Церкви. Апостольские правила 8 и 9 одинаково требуют участия в Евхаристии и от клириков, и от монахов. "Слушание литургии" запрещено для клириков и для мирян под одинаковыми прещениями. Санкция для тех, кто вне клира, определена правилом Антиох. 2:

"Все, входящие в церковь и слушающие священныя писания, но, по некоторому уклонению от порядка, не участвующие в молитве с народом, или отвращающиеся от причащения святыя евхаристии, да будут отлучены от церкви дотоле, как исповедаются, окажут плоды покаяния, и будут просити прощения, и таким образом возмогут получити оное", которое Зонара в XII веке объясняет: "Итак, и сии отцы определили, что входящие в церковь, но не пребывающие на молитве и не причащающиеся по какому-нибудь бесчинию, то есть, не по благословной причине, но бесчинно и беспричинно, отвержены от церкви, то есть, отлучены и остаются вне собрания верных. А уклонением отцы назвали здесь не то, если кто ненавидит божественное причащение и поэтому не преступает к приобщению, но то, если кто избегает его, может быть из благоговения и как бы по смиренномудрию. Ибо если бы по ненависти и по отвращению к святому причастию уклонялись от него; то были бы подвергнуты не отлучению, а конечному отсечению от церкви и анафеме".

Не причащаться за литургией могут только те, кому причащаться запрещено вовсе, то есть чей фактический статус подобен древней категории кающихся "купностоящие": это не они сами решили не причащаться, а Церковь временно не допускает их до причастия за какие-то грехи.

Возведение нарушения этого правила в норму на всем христианском Востоке произошло еще на исходе средневековья, но это и привело к тому, что миллионная якобы православная паства на самом деле оказалась сборищем безбожников.
Церковь существует как собрание верных только тогда, когда это собрание евхаристическое. Те, кто этого не понимает или не интересуется этим, не должны допускаться к церковному общению вовсе (о чем и говорит правило Антиохийского собора, процитированное выше).

Потеряв таких людей из собственной общины, не нужно думать, будто это потеря, так как это были люди, которые и так к Церкви внутренне не принадлежали.

Но в условиях ИПЦ нередко бывают общины или совсем малые группы (семья, просто несколько человек, одиночные  верующие), которые живут без своего священника и без возможности постоянно бывать в каком-либо приходе с благоустроенной литургической жизнью. Необходимо, чтобы такие группы могли совершать обедницу и причащаться запасными Святыми Дарами, которые им должен давать ближайший священник. Невозможность для каких-то людей регулярно добираться до церкви с полным богослужением не должна означать, что они лишаются Евхаристии. Что касается исповеди, то перед каждым причащением она необязательна, а один раз в одну-две-три недели можно исповедоваться по электронной почте и другим современным средствам связи.

Такая постановка дела позволяет отказаться от "услуг" плохих священников, которых обычно терпят на приходах только от безысходности. Но безысходность тут мнимая: лучше никакого священника, чем плохой, так как от плохого священника слишком много вреда.

Истинное Православие не нуждается даже в безвредных "машинках для служения литургии", так как одушевленный мирянин с запасными Дарами лучше попа-"машинки".

Богослужение суточного круга также должно совершаться регулярно, но тут отсутствие священника не представляет вообще никакой проблемы. Все миряне должны, в меру возможности, понимать богослужение и учиться совершать самим все службы "иноческим чином", даже если у них в приходах с наличием священников все в порядке. Среди прихожан в отношении к церковному уставу должно быть правило "научился сам - научи другого".

В самом богослужении крайне важно понимать, что более, а что менее важное, и учитывать это при неизбежном сокращении того репертуара, который предлагается в богослужебных книгах. Унаследованная нами русская дореволюционная практика, а также приходское богослужение греческих старостильников сложились в XIX веке под влиянием другой расстановки приоритетов - с ориентацией не на смысл богослужения, а на техническое удобство священников и на театральные эффекты. Здесь невозможно обсуждать эту тему подробно, но многие и так поняли, о чем речь.

Конечно, начинать надо не с того, чтобы не допускать бренчания кадилом во время чтения Апостола. Да, кадить положено перед Евангелием во время аллилуария, когда Апостол уже прочитан, и само это каждение по своему смыслу предваряет Евангелие и относится к нему. Во время чтения Апостола надо соблюдать тишину и слушать, а не отвлекаться на дымовые атаки диакона. Но все же начинать надо с более общезначимого - с того, чтобы священнослужителям не болтать в алтаре. Рыба гниет с головы, а богослужение - с алтаря. Когда попам скучно служить и хочется "пообщаться", то община должна выбрасывать таких попов.

Всё, сказанное выше, направлено к одному: сделать так, чтобы для христианина богослужение, сосредоточенное  на Евхаристии, превратилось в постоянную среду его обитания, и это независимо от того, есть ли у него поблизости священник.

Если этого не сделать, то средой обитания его будут телевизор или интернет или что похуже. Тогда говорить ему о христианстве - то же самое, что открыть окно и отапливать своей печкой улицу. Выбора никакого нет: или христианин живет в богослужебной среде, или он не христианин.

Монашество

Сознательное отношение к христианской жизни среди мирян естественно приводит к тому, что какая-то их часть настраивается на монашество. Но это их личное дело. А делом общецерковным является то, что монашеству принадлежит самая главная часть в управлении всеми церковными делами - неформального, но зато высшего авторитета, поскольку такой авторитет вообще может принадлежать какому-либо сословию христиан. Св. Григорий Палама писал, что место монашества в новозаветной Церкви - такое же, как место пророков в ветхозаветном Израиле.

Церковная организация будет такой, какое у нее монашество. Катакомбная Церковь выстояла, несмотря на почти полную утрату епископата, потому что у нее монашество было очень хорошим. РПЦЗ в 1990-е годы развалилась, особенно на территории бывшего СССР, потому что у нее вместо монашества был самоварный Джорданвиль, а в России - практически ничего (если не считать старых катакомбных монашеских общин, которые были другого духа; но они вымирали).

Если будет монашество, то вокруг него постепенно появятся и мирские общины. А вот обратное неверно. Точнее, верно, но лишь при дополнительном условии, что эти мирские общины будут аскетическими в смысле пункта 1, то есть люди в них будут заняты работой над собой. Впрочем, такие общины не очень реально создать, если рядом не будет монахов.

В каких именно формах может сегодня развиваться монашество – это крайне важный, но отдельный разговор, тут неуместный. Тут важно сказать о том, в чем монашество касается всех членов Церкви без исключения, а не о том, что важно только самим монахам.

Истинно-Православная Церковь возможна исключительно как "монашеский проект". Потому что Церковь вообще по-другому невозможна, и она не была другой даже тогда, когда монашества как особого института еще не существовало. Инициативу и тон для всего должны задавать монахи и аналогичные им монашески настроенные люди. Так это происходило, например, в 1920-е и 1930-е годы в начале русской Катакомбной Церкви и греческого и румынского движений старостильников, в среде которых, независимо друг от друга, впервые возник термин "Истинное Православие". К сожалению, никакой монашеской основы не было у РПЦЗ, хотя монахи там были, иногда и святой жизни. Там с самого 1921 года определяющим для церковного руководства было влияние политики и денег (святой Митрополит Филарет лишь иногда выбивался из этой колеи, но никогда не мог ничего доделать, так как систему было не сломать).

Российские приходы РПЦЗ в начале 1990-х буйно зацвели на все той же дурно пахнущей почве национализма и политиканства. Финал РПЦЗ даже теоретически не мог быть другим.

Да, хранителем Православия является церковный народ в целом, но внутри этого народа есть значимые различия, и это не те различия, которые отличают клириков от мирян. Конечно, из всех различий самое значимое - это различие в святости, и все верующие, начиная с епископов, должны советоваться с людьми святой жизни и уж, по крайней мере, ничего не делать вопреки таким людям. Но второе по значимости различие между мирянами (и тут нет существенной разницы между просто мирянами и мирянами, облеченными священным саном) и монахами (и тут опять нет существенной разницы между наличием и отсутствием у монаха священного сана: внутренне монах должен всегда жить отдельно от своего сана, и монаху легче, чем мирскому священнику, понять, что его сан, как и все прочее, что у него есть в этом мире, ему не принадлежит, а лишь выдано на время для определенной работы, за качество которой будет спрошено). Монашество предполагает значительно меньшую степень компромиссов с миром. Это качественное отличие. В любом деле мы предпочтем довериться специалисту, особенно, если речь идет о медицине, от которой зависит наша жизнь. Специалистом, скорее, окажется человек, который думает о своей работе в режиме 24/7, нежели 8/5.

Поэтому Церковь должна поддерживать все возможные формы монашества, привычные и непривычные, лишь бы сами монашествующие думали, главным образом, о спасении собственной души, следили за своим психическим здоровьем и не лезли к мирянам с поучениями.

Догматика

О догматике нельзя говорить всерьез там, где нет аскетики и богослужения. И догматики всерьез не может быть в такой церковной структуре, у которой монашество не в сердцевине. Конъюнктурные догматические заявления РПЦЗ в течение всей ее истории являют тому печальный пример.

Людям "с улицы", которые приходят к нам с серьезными проблемами, но проблемы эти состоят, например, в том, чтобы преодолеть алкоголизм и устроиться на нормальную работу, достаточно сказать, что у нас такая Церковь, в которой отношение к содержанию веры серьезно: мы веруем так, как научили святые отцы. Им легко это понять интуитивно, как и вообще они будут видеть интуитивно, врем мы или нет. Также и молодым людям, которым хочется церковной активности, нельзя объяснять догматику, если они не будут прилежны к богослужению и внутренней работе над собой. Иначе вся догматика у них обратится в орудие для побиения ближних в интернет-дискуссиях, и с такими друзьями нам уже не понадобятся враги.

Да, мы против экуменизма, да, экуменисты неправы, но ты от них уже отошел в Истинную Церковь. Теперь пора бы и делом заняться. Что, некогда? Тогда будем считать, что тебе некогда быть членом нашей Церкви. Бывает.

Вспоминаем, что никого не надо зазывать в Церковь посторонними для нее игрушками. Не нужна тебе Церковь для работы над собой, а не над другими - до свидания. Твои безупречно правильные догматические воззрения забирай с собой.

Содержательные разговоры о догматах, однако, возможны и необходимы в настоящей Церкви, которая соответствует трем уже названным критериям. Она может идти на различном интеллектуальном и образовательном уровне (и она даже должна идти на разных уровнях, чтобы быть, так или иначе, доступной всем), но содержательной она будет всегда.

Публичные догматические дискуссии сегодня дают такие возможности проповеди, которых не было еще десять лет назад. Это связано с процессами в обществе, а не с процессами внутри ИПЦ. Подросло, наконец, то поколение, которое двадцать лет назад начинало изучать православное богословие по Григорию Паламе и Максиму Исповеднику, а не по тухлым учебникам XIX века. Это автоматически сняло остроту многих "проклятых вопросов" консервативного православного богословия ХХ века.
Прежде всего, это касается имяславия. Учение Антония (Булатовича) (не путать с учением философов "Серебряного века" - Флоренского, Булгакова, Лосева, - тоже называвших себя имяславцами) представляет собой совершенно азбучные истины паламизма, то есть того учения, которое было принято Вселенским Собором 1351 года в качестве выражения истины Православия (этот Константинопольский собор имел статус продолжения VI Вселенского Собора 680-681 годов, аналогично собору 692 года в Трулльском дворце, который принял каноны "Шестого Вселенского Собора"). Сегодня грамотные люди, если они хотят отрицать Булатовича, отрицают заодно и Паламу, и Дионисия Ареопагита.

Но, в основном, сегодняшние противники имяславия рекрутируются по старинке, из людей безграмотных. Против них любые исторические свидетельства бессильны. А сами они сильны - верой в то, что до какого-то момента Ч, когда официальное православие испортилось (скажем, с Декларации Сергия Страгородского 1927 года или перехода на новый стиль в 1924 году), всё, что делалось официальной церковной властью, делалось правильно. Эту позицию я называю "старостильным старообрядчеством". Она, конечно, сильна и последовательна, и логических аргументов против нее не существует.

Для Истинной Церкви важно не погрязнуть в дискуссии с имяборцами. Имяборцев мы не обратим, а потенциальную паству потеряем. Потенциальная наша паства - это те, кто наблюдают за нами критически и проверяют наши действия. Если им покажется, что для нас имяборцы составляют важную проблему, или, упаси Боже, мы ищем с ними какие-то компромиссы, - они отчасти перенесут свое несерьезное отношение к имяборцам на нас. Этого "отчасти" будет достаточно, чтобы подорвать на корню их надежды на нашу богословскую вменяемость. В нас будут подозревать - причем, справедливо - людей, которые могут болтать о догматах, но - вероятно, по трусости и безволию - не могут сделать простейших действий по очищению Церкви от ереси. Переходить к таким из МП - это менять шило на мыло.

Паламизм, то есть имяславие, касается и тех догматов, которые разделяют нас с католичеством и, через это, с остальными западными формами христианства. Именно в этом основа нашего антиэкуменизма. И, конечно, мы не должны компрометировать себя распространением антиэкуменического ширпотреба, изданного Зарубежной Церковью, в котором католичество плохо, потому что католики и поляки - враги русского народа. В нашем антиэкуменизме не должно быть привкуса ереси филетизма.
Проблема католичества не в том, что католики не любят русский народ, и даже не в том, что они чрезмерно любят Папу, а в том, что они (подобно русскому имяборческому Синоду образца 1913 года) не веруют в нетварную благодать и Божественные энергии, а, значит, иначе понимают и догмат о боговоплощении во Христе, и догмат о Троице, и догмат о Церкви, и само спасение в католическом смысле этого слова не является тем спасением, к которому ведет Православная Церковь.

Теперь о сергианстве. В нашем антисергианстве не должно быть привкуса политиканства. Для верующих Истинной Церкви допустимы любые политические убеждения, кроме одного-единственного - мнения о том, что нельзя быть в одной Церкви с носителями таких-то и таких-то политических убеждений. Пока ты не делаешь из своих политических убеждений основания для внутрицерковных разделений, ты имеешь на них право. Политиканское понимание сергианства часто проявляется в том, чтобы отсчитывать его историю с 1927 года, то есть с определенного действия того еретика, именем которого оно названо. Но всякое преступление имеет разные и по-разному наказуемые стадии развития. События 1927 года можно сравнить с убийством, но это убийство готовилось, и преступные замыслы были у убийцы гораздо раньше. Желание убить, само по себе, не является уголовно наказуемым, и точно так же церковные правила не позволяют применять санкции к потенциальным преступникам-сергианам, пока те еще не совершили конкретных преступных действий. Человек с психологией убийцы редко начинает с убийства, а сначала совершает много более мелких преступлений, административных правонарушений и просто хамит в быту. Психологу-криминалисту обычно достаточно наблюдений над таким поведением, чтобы понять, что, при случае, этот человек может и убить. Поэтому сергианство как преступная психология проявляло себя задолго и до 1927-го, и до 1917 года и вовсе не только у Сергия Страгородского и его будущих подельников. Это был мейнстрим дореволюционного епископата - именно в такой психологии воспитывали архиереев в Российской империи. Всякие исключения, как всегда, имели место, но общий тип архиерея был типом церковного бюрократа, который может жить только внутри системы государственной власти. Только после революции и особенно в 1920-е годы в архиереи стали рукополагать другого типа людей, и если бы к 1927 году не было позади нескольких лет начатой Патриархом Тихоном работы по изменению качества архиерейского корпуса, Катакомбная Церковь оказалась бы с самого начала лишена архиереев и не смогла бы получить такого развития, какое она имела в действительности.

Тот же самый дореволюционный типаж архиерея поддерживался в Зарубежной Церкви, поэтому с ее стороны обвинения в "сергианстве" звучали несколько трагикомично. РПЦЗ точно так же встраивалась в политические структуры врагов СССР, как сергиане встраивались в структуры советские. Ее счастье - но отнюдь не ее заслуга, - что враги СССР не требовали от нее чего-либо вопиюще антицерковного. Настоящая готовность архиерейского корпуса РПЦЗ к исповедничеству была проверена в Китае в 1940-е годы, когда только самый младший епископ Иоанн Шанхайский с малой частью китайской паствы и ценой героических усилий избежал пасти коммунизма, а зарубежные лжепастыри сдались красной патриархии и отдали своих верующих в советские лагеря и ссылки. В 1990-е, с окончанием холодной войны, повторилось то же самое, хотя "исповедничество", которое могло бы потребоваться от епископата РПЦЗ, заключалось бы лишь в снижении уровня комфорта. Но сергианский по духу епископат испытывает самый большой дискомфорт, когда у него нет хозяина. Поэтому, получив пинок от американского сапога, он побежит тереться о российский. Русским истинно-православным нужно было хорошо понимать это в 1990-е годы и с самого начала настраиваться на то, что епископат РПЦЗ пригоден только на "генетический материал", то есть архиерейские хиротонии, и его нужно было как можно скорее отбросить после использования. Преемство хиротоний принадлежало этим трусливым архиереям не по праву, а было ими взято у Церкви, и надлежало его скорее вернуть.

Поэтому осмысленное осуждение сергианства распространяется и на РПЦЗ, и на дореволюционную Российскую Церковь. И оно, таким образом, несовместимо со "старостильным старообрядчеством", которое предлагает поверить, будто до 1927-го или 1917 года в Церкви не было никакой сергианской ереси. Ересь была и процветала - просто это было цветение плевелов, но еще без зрелых ядовитых плодов.

Организация церковных общин "снизу"

Аскетические и богослужебные принципы организации церковных общин, о которых говорилось выше, приводят не только к осмысленному отношению к догматике, но и к не менее осмысленному отношению к клиру и к самой потребности общин в клириках. Нужны только такие клирики, которые для этих общин свои и родные.

Если все члены общин живут в режиме спортивной команды на сборах или, лучше, военного отряда, то их отношения с клириками должны быть сравнимы с боевым братством. Они допускают к себе в клир только тех, с кем "пошли бы в разведку".
При этом естественно, что кандидатов в клир общины могут выдвигать только сами. Принцип выборности клира превращается в неизбежный закон жизни, а отнюдь не в отвлеченный идеал. Выборность клира и аскетическая сознательность прихожан - это две стороны одной медали, одного не может быть без другого. Прихожан, которые ходят в церковь, как интеллигенция в филармонию, допускать к церковному управлению нельзя (надо стараться их не допускать даже к причастию).

Функция епископа при выборности священства, помимо самого акта рукоположения, - это функция ОТК: он может только проверить, нет ли у данного кандидата в клир каких-то препятствий к священнослужению, которых могут не заметить члены общины. Зато у епископа в этом случае не будет ответственности за то, что он проверить не может, - то есть, подходит ли данный кандидат в клир данной общине на самом деле. Это целиком ответственность самой общины, а епископ просто обязан ей доверять, даже если она ошиблась.

Деликатным моментом при поставлении клириков, целиком ложащимся на совесть епископа, является отношение к каноническим препятствиям для служения в клире. Как известно, это область, где церковное право допускает икономию, то есть нарушение канонических требований одноразово, для данного конкретного случая, когда от этого ожидается конкретная церковная польза, а риск представляется минимальным. Но, во-первых, икономия - это не параномия (беззаконие), когда какие-то канонические требования считаются неважными в принципе. Акт икономии всегда исключителен и никогда правила не отменяет. Во-вторых, даже если икономия в данном случае теоретически допустима, это еще не означает, что ее нужно применить. Архиерей может погрешить в своем суждении о ее целесообразности в данном конкретном случае; вина тут будет только на нем.

Существует опасность и с другой стороны. Различные поступки, которые могли бы составить канонические препятствия к рукоположению, могли быть совершены тогда, когда кандидат еще не был членом Истинной Церкви (возможно, он был членом еретического сообщества или был обычным крещеным безбожником). Тогда не по икономии, а по акривии эти факты его биографии не могут рассматриваться как каноническое препятствие: все, что было до присоединения к Истинной Церкви, - это, фактически, то, что было до Крещения, то есть, канонически, это все равно что было с другим человеком. Но хотя канонически все равно, психологически и духовно - далеко не все равно. При рассмотрении такой кандидатуры епископ не ограничен каноническими запретами, но должен быть ограничен здравым смыслом. Епископ обязан учитывать психологическое состояние и духовное устроение ставленника, и это требование к епископу также устанавливается церковным правом. И тут вполне может быть (хотя может и не быть), что после присоединения к Истинной Церкви остается много причин считать, что прежнее устроение данного человека не особенно изменилось. Тогда епископ обязан отказать в рукоположении, хотя, возможно, не окончательно, а на какое-то время.

Итак, нужно смотреть на реальную пользу от данного кандидата в клир для данной общины. Иногда нужно закрывать глаза на вполне реальные канонические препятствия, если кандидат после своего криминального поступка доказал долгим временем, что он человек верующий и для общины полезный, а иногда, даже и не имея возможности сослаться ни на какой конкретный канон, следует отказывать в хиротонии. Решение епископа о хиротонии принимается на основе просьбы общины, ориентируясь на канонические нормы (которые тут имеют существенные "допуски"), но при этом - под личную ответственность и усмотрение епископа.

Аналогичные принципы должны применяться и к поставлению епископов. Тут основное различие лишь в том, что решение принимается не одним епископом, а всей административно независимой группой епископов, и основанием для такого решения служит просьба не одной общины, а нескольких (я бы сказал, что не менее трех, хотя каноны никак специально это не регулируют).

Недостаточность одной общины для выдвижения кандидата в епископы следует из самого смысла епископского служения. Отдельно взятая община может легко перепутать качества хорошего настоятеля с качествами епископа, а, между тем, это совершенно разные вещи. Мы уже наблюдали в наших российских ИПЦ немало епископов, служение которых на самом деле почти или совсем не отличается от служения настоятеля прихода или, максимум, благочинного. Это тоже очень достойные и необходимые служения, но каждый человек должен быть на своем месте, а если он оказывается на чужом, то неизбежно начинает мешать нормальной жизни своей церковной организации.

Выдвижение кандидатов в епископы должно происходить естественно. Подходящий для рукоположения человек должен иметь за плечами не менее нескольких лет неформального лидерства среди общин своей будущей епархии. Именно в таком уже состоявшемся признании его лидерства происходит достоверное выражение народной воли. В отличие от светских демократических процедур, тут невозможна никакая фальсификация.

Из этого также следует, что не остается никакого места для так называемых "викарных епископов": все архиереи могут быть только правящими или архиереями на покое, а рукополагать, разумеется, можно только в правящие. "Викарный епископ" - это понятие, заимствованное из римско-католического церковного права с сохранением даже латинского языка, и оно противно Православию. Оно соответствует бюрократической и поэтому строящейся сверху вниз, без учета мнения народа, концепции епископской власти, которое, естественно, оказалось самым подходящим для выродившейся структуры епископского управления Российской Церкви Синодального периода. В ИПЦ распространено заблуждение (восходящее к дореволюционной Церкви), будто молодому епископу надо сначала побыть викарием, так как к самостоятельному управлению епархией он не готов. Но это очередная псевдопроблема, возникшая от общей деградации церковного управления. Того, кто не готов к управлению епархией, нельзя рукополагать в епископы вообще.

Никаких канонов (православных, а не католических), определяющих смысл понятия "викарный епископ", нет и не может быть. Древние хорепископы (их иногда по ошибке считают историческими предшественниками "викариев") имели существенно иные полномочия, нежели викарии, средние между нынешними полномочиями епископа и благочинного. Главное отличие в том, что хорепископы занимались в пределах своих ограниченных полномочий, но самостоятельным церковным управлением на вверенной их попечению территории (см. особо правило Антиох. 10). В отличие от них, современный "викарий" имеет лишь символическую кафедру и является чиновником при своем правящем архиерее; никакой территорией он не управляет даже в ограниченном смысле, и поэтому никакая паства не может его выбирать собственным епископом. Викарий выбирается не паствой, а архиереями, и он находится в распоряжении своего архиерея, а не людей. Поэтому викарий служит не епископом и не священником, а отростком бюрократического аппарата.

"Викарные" епископы в истинно-православных юрисдикциях, которые выставляют себя борцами с экуменизмом и западными влияниями, выглядят особенно жалко.

Все описанное выше сводится к одному: Церковь состоит из людей и строится ими самими снизу вверх. Это единственный тип управления, который будет работать в общинах, построенных на принципе боевого братства.

Альтернативная модель - клерикальная, которую мы должны в Истинной Церкви уничтожить без следа. Она сводится к тому, что Церковь состоит из клириков, а миряне в ней на правах воздуха, который всегда будет заполнять храмы и никогда толком не интересоваться, что в этих храмах происходит.

Эта модель представляет Церковь как профессиональное сообщество (чуть не написал "банду") клириков, функционирующую внутри остального общества в режиме пиявки: профессиональная банда клириков стремится засосать в себя побольше людей из внешнего мира и посильнее раздуться. Но при этом клирики считают элементами "церкви" только друг друга. Они по-своему правы: как анатомия пиявки не меняется в зависимости от того, насколько ей удалось насосаться, так и структура этих, якобы церковных, организаций не меняется от людей, которых ей удалось засосать; миряне в ней ни на что не влияют (точнее, влияют, но лишь в пределах наличия у них финансовых и других столь же материальных рычагов, а вовсе не как члены Церкви). Понятно, когда такими пиявками на человеческом обществе бывают структуры еретические, но для истинно-православных это совсем уже стыдно.

Блокировка клерикального перерождения

Перед тем, как построить  чт-то хорошее, нужно думать не только о том, как его построить. Нужно заранее подумать о том, как ты собираешься его защищать. Потому что все хорошее обязательно кто-нибудь придет разрушить или отнять, причем, придет как извне, так и изнутри. Об этом необходимо помнить заранее и сразу же выстраивать систему защиты.

Простое выстраивание правильной церковной структуры не имеет никакого смысла, так как она тут же переродится в структуру клерикальную. Нельзя сделать так, чтобы для этого не было предпосылок. Но можно и должно сделать так, чтобы это перерождение блокировать. Точно так же, как нельзя сделать так, чтобы в мире не было возбудителей инфекционных болезней, но можно нам самим соблюдать правила профилактики. Для этого нужно сразу же принимать некоторые дополнительные меры.

Все эти меры сводятся к одной: не допустить корпоративности клира. Клирики должны оставаться более связанными со своей паствой, нежели друг с другом, и больше зависеть от своей паствы, нежели от архиерея. Конечно, соблюдение правил выборности клира, о которых шла речь выше, должно пресечь попытки делать карьеру через близкое знакомство с архиереем - ведь рукополагать можно только того, кто близко знаком не архиерею, а пастве. Но клир по природе своей очень склонен к корпоративной солидарности, которая всегда будет стремиться уничтожить выборность клира, то есть его зависимость от людей. Человек и так уже слаб, особенно если он архиерей, и нужно его поберечь от лишних искушений.

Важнейший механизм слипания клира в клерикальный копролит - экономический. Общие условия заработка создают предпосылку для образования недобросовестной монополии. Значит, и профилактика этого системного заболевания должна быть тоже экономической. Для этого клирикам бывает полезно обеспечить их священное право вносить пожертвования на нужды прихода, и этим правом заменить им зарплату. Зарабатывать они могут и на светской работе, хотя нет ничего плохого, если какие-то дополнительные деньги они будут иногда получать от прихода. Главное, чтобы речь не шла о таких суммах, на которые им можно прожить. Но в тех случаях (нередких для ИПЦ), когда клирик является собственником церковного здания и несет все связанные с этим имущественные риски, нужно подходить иначе и воспринимать его не только как клирика, но и как светского работника, вроде завхоза. Это обычный труд, и он вполне может быть оплачен. Не надо только платить за богослужение. Поп - не клоун, чтобы выступать за гонорары.

Если держаться принципа замены поповской зарплаты дарованием попам права вносить пожертвования на нужды прихода, то не возникнет система, которая много напортила нашим ИПЦ в постсоветское время, когда священники приходят на службу к феодальному монарху епископу и получают от него приходы в кормление. При нормальной церковной организации у епископа просто не будет возможности назначать в приходы каких-то посторонних попов, а у приходов не будет нужды в услугах этого бродячего контингента.

Из такого отношения к клиру следует и полная бесполезность приема бродячих священников без общин. Полностью отказывать в приеме мы не имеем права, но можем и, на мой взгляд, должны предлагать им переходить в звании мирянина или монаха (они вряд ли согласятся, но это уже будет их решение, а не наше). Конечно, это относится лишь к тем клирикам, которые приходят из ересей и расколов, так как признавать сан клирика, полученный в другой истинно-православной юрисдикции, мы обязаны. Но в последнем случае мы либо принимаем с отпускной грамотой, либо хотя бы неформально понимаем причины перехода и имеем возможность принять решение ad hoc. В любом случае, прием клирика с признанием за ним сана (в случае, если сан получен в истинно-православной юрисдикции) не обязывает нас устраивать его на приход, и его можно принять только заштатным священником (или диаконом). Если когда-нибудь он найдет себе прихожан, то это можно будет только приветствовать.
Назначение испытательного срока для клириков, принимаемых из лже-православных организаций, - это лишь мнимое решение проблемы. Испытательный срок у них уже был, пока они служили в своей прежней юрисдикции, пусть и ложной. Тогда были проверены их отношения с паствой и их качества как пастырей. Настоящие пастыри переходят только вместе с приходами. Если паства за ним не пошла - то он и не пастырь.

Нужно набирать клир не на вторичном рынке поповских ресурсов, а из свежих людей из мирян.

Поэтому проблема приема клириков из ересей и расколов - это вообще проблема несуществующая. Принимать можно не клириков, а только общины, которые могут быть с клириками или без. Отдельные клирики могут переходить как частные лица, но тогда они не могут рассчитывать на священный сан (разве что, через изрядное число лет, они организуют новые общины и станут их лидерами: тогда, пожалуйста, можно будет их рукоположить на общих основаниях). Действительно, бывшие еретические или раскольнические клирики, переходящие в ИПЦ без общин, если отличаются от прочих мирян мужского пола, то только в худшую сторону, так как плохое служение в плохом религиозном сообществе никого не красит.

Продолжая говорить о профилактике заболевания клерикализмом, надо не забыть важную мелочь - церковные награды. "Рассудите сами: осмелились бы вы дать какую-нибудь золотую бляху на грудь апостолу Павлу за его апостольство?" - это Хомяков и подписавшие его текст еще девять славянофилов, 1858 год (К сербам. Послание из Москвы). - В ИПЦ и рассудили сами, и осмелились. В бюрократическом управлении церковные награды необходимы, так как управлять надо не только кнутом, но и пряником, а пряники не должны быть только из области финансовой (хотя она главная), но обязательно должны повышать самооценку и играть на тщеславии.

Наиболее очевидная опасность наград - в развращении духовенства, которое и так всегда стремится превратиться в артистов за деньги. В ИПЦ тщеславие духовенства и вообще опаснее сребролюбия. Из числа попов-сребролюбцев к нам попадают только самые неудачники, а страсть тщеславия как раз очень часто заставляет батюшку забыть о своих кровных финансовых интересах и пойти в ИПЦ с надеждою стать там первым парнем на деревне.

Наименее очевидная, но не менее существенная опасность - общественная: посредством церковных наград формируется такая связь клириков с архиереем, которая никак не опосредуется прихожанами и является поэтому в чистом виде связью коррупционной.

Есть различные способы бороться с церковными наградами, я не буду их здесь обсуждать. Но главный способ должен заключаться в том, чтобы практика награждений священников отслеживалась прихожанами и становилась черной меткой как для священника, так и, еще более, для архиерея. Это справедливый повод для недоверия. Если поп украшает себя на службе блестящими предметами, как праздничный папуас или новогодняя елка, то прихожане должны делать для себя выводы, что с этим попом что-то не так. Внешний декор попов нужно минимизировать. А открытия и закрытия царских врат за литургией (из которого тоже придумали делать награду священникам) должны зависеть только от принятой в данном приходе концепции. Общеобязательным церковным уставом это не регламентируется, и, вообще говоря, чем более происходящее в алтаре открыто для всех молящихся, тем лучше. За литургией совсем мало моментов, когда закрытие царских врат связано с символикой богослужения, а нормальное их положение - как раз открытое, как это обычно и бывает при архиерейской службе, но так могут служить все и всегда.

Самое же главное в деле профилактики клерикального перерождения - чтобы верующие понимали общий принцип. Он состоит в том, что не должно быть ситуаций, когда они  не знают, зачем у них такой-то клирик или такой-то епископ. Все должно быть самоочевидно: такой-то клирик принадлежит к такой-то общине, а такой-то епископ избран такой-то группой общин. Клир прозрачен, происхождение и цели его ясны. А вот если за спинами архиереев начинают мелькать какие-то непонятные тени в рясах, то архиереев надо спросить. Или даже так: с архиереев надо спросить.

*  *  *

Читателю давно уже стало понятно, что никакой привычный нам епископат ИПЦ никогда не примет эти шесть пунктов. Но я уточню: добровольно не примет. А добровольно-принудительно, но, конечно, без всякого насилия - примет.

Это программа не для наличного епископата, а для того нового поколения епископата ИПЦ, формирование которого едва началось в последние годы. Так что епископат, руководствующийся этими принципами, уже существует. Нуждается в объяснении другое – способ взаимодействия этого епископата с остальными частями ИПЦ, которые находятся под омофорами других епископов.

Здесь тоже важно понять принцип. Он заключается в том, чтобы новый епископат не создавал еще одной (или не одной), пусть и самой правильной, юрисдикции, которая оказалась бы вынуждена конкурировать со старыми юрисдикциями. Ни с кем конкурировать не надо. Лучше самим и в одностороннем порядке всех признать - то есть признать все юрисдикции российских ИПЦ, имеющие преемство иерархии от РПЦЗ и не впавшие в ересь киприанизма. Ни одна из этих юрисдикций не является сергианской, экуменической или имяборческой, а если у нее архиереи не на высоте своих профессиональных обязанностей по церковному управлению, то это не повод ее отрицать на корню.

В то же время, не следует договариваться с плохо управляющими архиереями, так как они, как показало время, не договороспособны. И, может быть, это к лучшему, так как любая договоренность с ними повлекла бы необходимость как-то учитывать их мнение в общецерковных делах, а это было бы такой тяжелой гирей, что неизвестно, кто бы мог ее понести. А если нет с ними договоренностей, то можно ни о чем их не спрашивать.

Не надо ставить под сомнение их архиерейский сан, но можно и должно поставить под сомнение их административные полномочия. С канонической точки зрения, это сделать легко, так как ни у одной группы русских епископов нет прав поместной Церкви, и поэтому никакие каноны не охраняют их исключительного права управлять своими приходами (вне поместной Церкви не может быть, в строго каноническом смысле слова, также и епархий: все наши структуры, в том числе, и епархиальные - временны и условны). На практике речь и не идет о том, чтобы отнимать у них это управление (дай им Бог здоровья, пусть управляют), а лишь о том, чтобы при необходимости иногда обращаться через их головы к их пастве и исправлять хотя бы наиболее важные ошибки.

Не будет ничего хорошего, если пытаться всех тащить под свой омофор. Пусть все остаются там, где они находятся, если это не влечет совсем уж очевидного вреда для души. Но не обязательно во всем слушаться собственных архиереев, если эти архиереи уже доказали свою слабую способность к управлению. И даже не обязательно, чтобы они так уж точно все знали о том, с кем вы находитесь в евхаристическом общении. Если пытаться кому-то что-то объяснять - то архиереям в последнюю очередь (а священникам - в предпоследнюю). Главное, чтобы понимали люди, простые прихожане. Ну, не умеют эти архиереи управлять, так и не нужно их зря беспокоить и тревожить. Пусть и дальше "витают". А прихожане даже и под их омофорами без окормления не останутся: недостаток архиерейского окормления в их собственных юрисдикциях легко восполняется извне. Новый епископат отличается от прежнего, в частности, еще и тем, что берет на себя эту функцию восполнения недостатков церковного управления в общинах других юрисдикций ИПЦ, не поощряя их отделяться от своих нынешних епископов. Такие отделения обычно приносят столько конфликтов, грехов и, следовательно, справедливого (увы!) взаимного недоверия с обеих сторон, что лучше их избегать, когда это возможно. Это клирика еще не жалко бывает, иной раз, приобидеть (ему по сану положено терпеть), а простые верующие между собой ссориться не должны. Не надо бояться собственных епископов: они даже с виду не особенно страшные, а внутренне они давно себя показали людьми недееспособными, которые поворчат, иногда напишут какую-нибудь пустую бумажку, но никогда ничего всерьез не предпримут, даже плохого.

И это не проект, а уже сложившаяся в последние годы практика: объединение российских ИПЦ путем создания нового епископата и небольшого сокращения суверенитета старого епископата вместе с его изоляцией, но в комфортабельных, по возможности, условиях. Так мы достигаем обеих целей - чтобы рост ИПЦ происходил в правильных церковных формах, но чтобы при этом не произошло разрыва с теми истинно-православными, которые уже есть, но оказались в "застойных зонах", в стороне от основного русла Истинного Православия.