Епископ Григорий (Лурье). Зависть и воровство у своих. Слово на Великую среду (30.03/12.04.2017)

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!

Сегодня мы совершаем воспоминания Великой Среды. И это главным образом два воспоминания: одно  – когда падшая жена излияла миро и отерла своими власы ноги Иисусовы, а другое  – это предательство Иуды. В чтениях, которые мы сегодня слышали за литургией в Евангелии от Матфея, все это объединено как идущее подряд.  Примерно то же самое в Евангелии от Марка. В Евангелии от Луки по-другому, а в Евангелии от Иоанна совсем по-другому. Но там тоже есть сцена, которая касается омовения ног Иисуса перед самым Его страданием. Только там это делает не жена-блудница, а Мария.

В чем смысл этого омовения? Мы должны все время понимать, что все, что говорится о страстях Христовых – это одновременно говорится о Его жертве. И поэтому те события, которые происходят, так или иначе соотносятся с тем, как положено готовить жертву, прежде всего именно пасхальную жертву. И это повторяет омовение ног агнца, которого затем надо будет принести в жертву. То есть это такое ясное действие, но для тех людей, которые мыслят в этих категориях (а такие, конечно, и составляли целевую аудиторию), которые понимают, как устроен этот культ, – что Его готовят к жертве. И в сегодняшнем чтении Христос говорит, что «она готовит Меня к погребению». Погребение здесь подразумевает и смерть, прежде всего, потому что не будет погребения без смерти. Вот это такой глубокий смысл этих сцен. Но есть, конечно, и другой смысл, может быть, менее глубокий, но тоже очень важный. Одно – это то, что касается покаяния жены-грешницы, которая только через одно свое желание покаяния и реальное изменение ума, которое ни в каких ее действиях больше не проявилось, а только в этом самом первом действии, – она стяжала спасение души. А люди, которые так не грешили, как она, оказались гораздо дальше от Бога или даже просто отброшенными во тьму кромешную.

Это то, что надо постоянно прилагать нам в своей жизни и к себе, и к другим. К себе – об этом мы много говорили в связи с покаянным каноном Андрея Критского, например. Что мы можем покаяться в любой момент, независимо от того, чем мы согрешили. Но для этого надо именно покаяться. То есть не надо думать, что Бог просто простит нам совершенно любые грехи. Простит любые грехи, это так, но при условии, что мы действительно покаемся, то есть захотим их не делать. Даже если у нас не будет получаться, мы будем просить помощи Божией в том, чтобы их не делать. Это то, что обычно вспоминают в связи с этим, и правильно делают, что вспоминают. Но надо еще и другое вспоминать – а именно, что и другие люди точно так же. Мы видим какого-то человека, весьма далекого от Церкви, и хуже того – чье поведение совершенно противно Церкви, как, например, поведение блудницы, и это можно отнести также и к каким-то более неприятным видам блуда, как, например, ереси, что гораздо хуже, чем телесный блуд. Но это хуже, пока грех не раскаян. А он так же может измениться. Поэтому не надо, исходя из предыдущей жизни человека, которая, может быть, действительно весьма нехристианская, относиться к нему как-то существенно хуже. И с другой стороны, не надо относиться к каким-то людям, у которых жизнь вроде бы более христианская, существенно лучше. Ко всем надо относиться одинаково, понимая, что все могут как пасть, так и, наоборот, встать. Надо исходить из сиюминутной ситуации, то есть всем предлагать какие-то такие отношения, как будто бы все хотят быть с Богом, что по сути-то и верно. Потому что если верно, что душа по природе христианка, то так оно и есть. Другое дело, что неизвестно, как оно проявится.

Это я говорю о принципах. От этих принципов отступать нельзя никогда, но внешнее поведение не всегда можно по ним строить. Потому что есть, конечно, области, где оцениваются чисто деловые качества человека. Это отношение не к нему самому как к человеку, а отношение к каким-то деловым его функциям. Здесь мы видим, что если раньше он плохо это делал, то нет оснований ему опять это доверять или поручать. Поэтому христианское отношение к людям и вообще отношение к людям нельзя путать с отношением к работникам или сотрудникам. Здесь, собственно, область нехристианская и отношение тоже нехристианское, а немножко ветхозаветное.

И второе – что касается Иуды. Об Иуде говорятся две вещи в основном. Одна глубже и другая поверхностнее. Но обе находятся в Священном Писании и даже в Евангелии. Первая – что он был сребролюбец и вор и поэтому предал, и второе – что из зависти. И в сегодняшней стихире даже была такая строчка: «зависть не весть предпочитати полезное». Ослепленный завистью, он выбрал то, что оказалось ему же и во вред. Что если бы его ум не был омрачен завистью, то он просто из какого-то чувства самосохранения не сделал бы то, что он стал делать. Но также и воровство помрачает ум, как говорится в песнопении, которое мы будем слушать завтра – что «обычай бо крАдущим метати честнАя», то есть «ибо обычно есть ворам почти даром выбрасывать что-то ценное». То есть ворованное продается задешево. Поэтому он продал за тридесять серебренников Бесценного.

Немножко нам все это непонятно. Потому что если он был вором, то это какой-то странный способ воровать, явно не оптимальный. Если он завидовал, то почему надо убивать? Если глубже смотреть на ту и на другую страсть, то становится понятно. Не далее как сегодня одна политическая активистка, можно так сказать, очень хорошо объяснила из собственных наблюдений над жизнью, как работает механизм воровства в случае Иуды. Есть какое-то общественное движение, оно собирает какие-то небольшие денежки, потом, может быть, их количество по мере увеличения масштабов увеличивается. И есть кто-то, кто их контролирует. И если он начинает подворовывать слегка, то потом – раз, и не хватает. И уже становится неудобно, и очень хочется это все обнулить. И если сдать начальника, то потом все можно списать на то, что куда все это делось – неизвестно. Это очень похоже на то, что Иуда, как и в Евангелиях объясняется, не ожидал, что того казнят прямо-таки. И когда он узнал, что того казнили, то у него была определенная реакция, которую мы все помним. И получается, что он просто хотел избавиться сейчас от начальства, чтобы не было этой финансовой ревизии, которая неизбежно бы возникла из-за того, что надо было бы предъявлять какие-то деньги на какие-то новые расходы. И вот так, действительно, объясняется его поведение.

Но с точки зрения того, что сказано в Евангелии, это недостаточное объяснение. Все-таки там ясно сказано про зависть. Зависть – это уже другое. Если брать наш светский дискурс об этом, то это очень хорошо изложено, между прочим (хотя, может быть, с точки зрения авторов, это как-то по-другому надо понимать), в известной опере «Jesus Christ Superstar». Там у Иуды есть представление о том, как надо сделать, как Христос правильно должен себя вести. Он себя ведет, с точки зрения Иуды, совершенно неправильно. И вот ощущение такое, что я бы мог это сделать правильно, обесценивание и даже какое-то сильное уничижение того, что этот человек делает. Потому что когда человек начинает завидовать, то для того чтобы ему самому сохранить о себе какое-то высокое представление, не всегда, но часто он начинает, наоборот, уничижать того, кто противоречит этому представлению. То есть для него все выворачивается, и очень хорошее становится, наоборот, очень плохим. И вот такой механизм зависти, который не всегда развивается при зависти (зависть может и без него обходиться, и тогда это все проще), — он имеет практически бесконечную возможность усиления. То есть он может привести и к убийствам, причем, среди каких-то близких или друживших в прошлом людей, и он совершенно не имеет никаких пределов. На мой взгляд, глубокое и окончательное объяснение поступку Иуды – это именно через зависть. Но это не означает, что не имело места в том или ином смысле и первое объяснение, — воровство и желание сохранить деньги, для того чтобы ими пользоваться, и чтобы меньше было отчетности.

И вот, всеми этими примерами мы вдохновляемся на всю свою дальнейшую жизнь, но особенно будем иметь их в виду сейчас, перед тем как мы вступаем в самые главные дни Страстной седмицы. Аминь.