Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!

Сегодня мы продолжаем наши собеседования о «Собеседованиях», то есть о Иоанне Кассиане, который разговаривал с разными отцами-подвижниками в египетской пустыне, научился от них очень многому и — самое главное для нас — систематизировал и передал это нам это так, как они это сами бы не написали. В прошлый раз мы немножко нарушили последовательность, потому что надо было поговорить об убиении святых в связи с памятью сорока мучеников, но сейчас мы можем опять вернуться к той последовательности, которая есть, и вместе с Германом и Иоанном послушать святого Пафнутия, который жил в Скиту и был уже старцем очень преклонных лет – более девяноста лет ему было, – и который преподал им поучения об отречении от мира.

Сам этот старец жил вдали от братии, за пять тысяч шагов, и каждые субботу и воскресение преодолевал этот путь пешком, чтобы участвовать в совместных молитвах, которые там бывали только по субботам и воскресеньям, а в остальные дни все жили раздельно и молились каждый в своей келье. И вот он прожил много десятков лет, и к нему ходили за утешением и наставлением, так же пришли к нему Иоанн и Герман.

Они не знали, о чем его спросить, и спросили просто о слове, которое им было бы на пользу души. А он рассказал о трех видах призвания и о трех видах отречения от мира.

Конечно, многие люди, которые сейчас приходят в христианство, совершенно не хотят никакого отречения от мира. Они, наоборот, становятся христианами, о чем мы говорили в прошлый раз, для того, чтобы в миру им было лучше жить. И даже в какой-то степени у них это, может быть, получается, потому что Господь благ и дает людям, просящим у Него, не того, что требуется, но того, что они хотят, если для них это не очень вредно. Он это подает им для того, чтобы они приучались Его узнавать. Но все-таки серьезные христиане интересуются другим – как стяжать Самого Бога.

Прежде всего, надо понимать, что каждый призван стать верующим одним из трех способов. И мы не очень можем выбирать, каким способом нам быть призванными. Если рассматривать их как-то абстрактно, то можно сказать, что один высший, другой средний, третий низший. Но если рассматривать их применительно к конкретным людям, то все это окажется ерундой, потому что важно то, на что люди употребили то, что они получили.

Высший способ довольно редкий. Им призываются люди непосредственно Богом без всякой внешней причины. Это люди, которые обычно очень значительную роль играют для духовной жизни других, только не всегда положительную. Если говорить о положительной, то вспоминается, прежде всего, Авраам, а в наше время, говорит авва Пафнутий, — святой Антоний Великий, начальник монашества.

Каждый из них в той или иной форме услышал глас Божий. Библия говорит, что Авраам просто услышал глас Божий, а как говорит житие Антония – в юности он зашел в церковь и услышал чтение Евангелия как раз с того места, где говорится, что кто оставит и возненавидит всех своих близких и пойдет за Мной, тот будет Моим учеником и получит Царство Небесное. Он это буквально применил к себе. Правда, он осиротел, на его попечении была сестра, которую он тоже устроил в какую-то общину, и начал свою, по тем временам еще непонятную, монашескую жизнь, найденным им самим способом.

Вот такими бывают те, кто призван непосредственно от Бога, и рассуждая абстрактно, можно сказать, что это высший вид призвания. И эти примеры, конечно, очень хорошие, но можно назвать и плохие примеры тут же. Иуда тоже был призван непосредственно Богом – ровно тот же самый род призвания. Но поскольку никто не отменял свободную волю даже и при таком виде призвания – нет вообще ничего, что отменяло бы нашу свободную волю, — то и такое призвание требует ответа, который является свободным ответом.

Не надо думать, что все всегда на него откликаются так, что вот если бы меня Бог позвал, то я бы тоже пошел. Совершенно неизвестно, и пример Иуды показывает обратное. Его именно Бог позвал, но он употребил свою свободу во зло и не пошел. Поэтому получается, что еще горше был его конец. Поэтому если кто-то из нас имеет такое призвание, относится к этой небольшой группе людей, то надо особенно беспокоиться о том, чтобы не был конец такой, как у Иуды, а чтобы был как у Антония Великого или Авраама.

Средний род призвания – это когда мы взираем на людей, которые уже находятся с Богом, которые пошли за Богом, и мы тоже хотим быть в их компании. Это самый, наверное, распространенный вид – мы хотим быть с ними, а не с кем-то другими. И вот так, говорит авва Пафнутий, мы все пошли за святым Антонием. То есть авва Пафнутий, чье поучение для нас пересказывают Иоанн и Герман, сам себя относит именно к такому призванию.

Мы выбрали тех, кто за Богом пошел, а не просто тех, кого Он призвал – они открывают путь спасения для многих других, — как Авраам, святой Антоний. И если мы находимся среди тех людей, кто на них смотрит, понимая, что лучше быть с ними, то получается, что и нас призывает Господь таким вот средним образом.

В наше время можно добавить еще вот что. Бывает, что мы в жизни таких людей и не встречаем, но мы можем о них прочитать в книгах. И в христианских книгах мы можем увидеть, с кем нам надо быть. В книгах этих люди оказываются не потому, что они оказались просто в чьем-то воображении, а это те, кто реально существует, в ком продолжает действовать Бог, несмотря на то, что они вышли из земной жизни, — и которые будут нам помогать и открывать все, что нам потребно. Мы можем начинать с ними общаться, если будем им молиться. Поэтому никто не оказывается в одиночестве, если оказывается со святыми.

Наконец, есть еще низший род призвания, который святые отцы еще называют «обстоятельственными добродетелями», но у Иоанна Кассиана этого термина нет. Это когда человек против своей воли попадает в какие-то тяжелые обстоятельства, которые для него первоначально просто тяжелы. Его прежняя жизнь останавливается помимо его воли, и он использует это для того, чтобы задуматься и изменить свою жизнь радикально не только в каком-то внешнем смысле, но именно для того, чтобы быть с Богом.

Конечно, в египетской пустыне у всех перед глазами был пример аввы Моисея. Он уже в то время был одним из великих святых, возможно, уже почившим, который был славой всего египетского монашества. Но все помнят, с чего он начал свою биографию монаха. Он был разбойник, совершенно не думал ни о какой вере, и когда он совершил очередное убийство, и его преследовали, он дал обет, что если он спасется, то он постарается быть монахом.

И он спасся, и старался этот обет выполнять, абсолютно не зная, что такое быть монахом. Но он понимал, что надо терпеть всякие скорби за то, что он натворил в жизни, и спрашивать у старших. Таким образом он преуспел.

Конечно, это бывает и со многими другими людьми, которые попадают в тяжелые обстоятельства. Чаще всего это болезнь. У них была активная жизнь, когда они грешили, сколько хотели, а потом внезапно силы уходят, наступает инвалидность даже, может быть.

Я сам знал о человеке, который лишился ног, а лишившись ног, уже стал верующим христианином. Он говорил, что лишение ног изменило его жизнь к лучшему. С ногами он жил не так, как хотел бы, а вот лишившись ног, только и стал жить по-настоящему. Вот как все бывает.

Если рассуждать абстрактно, то это низший вид призвания, когда человек сам никуда не стремился, а его вот так «накрыло». И если Господь призывает нас вот такими «невольными» скорбями, то мы понимаем, что мы из этого можем извлечь. И стремимся, чтобы продолжение и завершение нашей жизни было таким, как хочет Бог. Это все возможно, и тогда низшее становится высшим.

Конечно, свобода воли при этом не отменяется. Мы знаем, что в большинстве случаев люди, которых настигают какие-то несчастья, не обращаются к Богу по-настоящему. Чтобы не ходить за примерами далеко – сколько людей бывает, которых постигают болезни или иные скорбные обстояния? Они впервые или почти впервые в жизни приходят в церковь, в надежде, что это может помочь. Проходит какое-то время, им это не помогает, и они уходят. А бывает, что и помогает, и они все равно уходят. Зачем ходить к врачу, если уже выздоровел? Примерно тут требуется около полутора лет, и примерно столько же, чтобы разочароваться в том, что не помогает.

И если помогло, то сохраняют самые лучшие воспоминания о церкви, но перестают уже пытаться жить христианской жизнью. Для них это само собой разумеется, что пока лечился – выполнял врачебные процедуры, а когда выздоровел – то зачем? И это вот показывает, что свобода воли никуда не девается и в этом случае. Любое божественное призвание – божественно, но без нашей воли оно невозможно.

Также не надо думать, что все решается одной только нашей волей. Своей собственной волей — никогда и ничего. Ни при каких обстоятельствах мы ничего сделать не можем, если нет призывающей благодати Божией, которая нас утверждает во всем благом и помогает.

Наконец, так же есть три способа отречения от мира. Первый способ – это тот, что мы все более или менее знаем: отречься от стремления жить всякими материальными благами, от того, чтобы у меня было богатство или карьера, или еще что-нибудь в этом роде. Если это действительно жизненная цель, то она не совместима с христианством.

Если мы хотим быть христианами, то мы должны начать с того, чтобы перестать хотеть этого, перестать считать все это существенной целью своей жизни. Если мы этого не сделаем, то никакого христианства не будет. Если мы это сделаем и этим ограничимся, то тоже не будет. Потому что это просто необходимое условие, но не больше.

Второй вид отречения – это отречение от внутренних страстей. Для того, чтобы, например, проявить страсть сребролюбия, вовсе не обязательно иметь много денег и стремиться к тому, чтобы обогатиться. Достаточно просто трястись над нищенским количеством денег, которым мы располагаем, и стремиться урвать лишнюю копейку. Это совершенно неважно с точки зрения страстей.

То же самое и тщеславие, которое может проявляться в том, что мы делаем что-то реально полезное людям. Но наша мотивация в том, чтобы они нас похвалили. Мы хотим, чтобы нас хвалили за дело, но нам принципиально, чтобы нас все-таки хвалили, и мы все для этого делаем.

Если нас перестают хвалить, или мы понимаем, что не получим похвалу, а особенно, если мы понимаем, что в ответ мы получим не благодарность, а поношение какое-то, то мы вообще это делать не будем, тем самым показав, что наша господствующая мотивация была получить похвалу, а не сделать то или иное добро. Это тщеславие.

И это внутренние грехи, которые внешне могут и не проявляться, но без отречения от которых невозможна христианская жизнь.

И дальше многие думают, что если есть первое и второе отречения, то ты становишься христианином. И сами Иоанн и Герман думали именно так: если человек освобождается от внутренних грехов, то это уже совершенные монахи, и как бы нам этого достигнуть.

И говорит им авва Пафнутий, их собеседник, что это тоже еще не монашество, не христианство, а монашество и христианство – это третий вид отречения от мира. Это когда ты не хочешь ничего, кроме самого Бога. Не то, что ты не хочешь ничего греховного, как в случае первого и второго отречения, а вообще ничего, даже и безгрешного. То есть ты от Бога хочешь только Бога.

Казалось бы, если мы примерно представляем себе, в какого Бога мы веруем, то как может быть иначе? Но в действительности мы видим иначе. Я не буду сейчас приводить примеры из жизни всяких разных не особо культурных людей, а вот как это бывает среди нашей культурной интеллигенции? Наука – это ведь хорошо, это, по крайней мере, не греховное. Или музыка, культура. Или хорошая семья. Это то, что благословляли разные праведники в разное время — кому-то ведь Бог подавал.

И если мы этим занимаемся, то мы не просто можем, а просто обязаны просить помощи Божией во всем этом деле, и мы ее получаем реально. И все это хорошо, но это не должно быть нашей жизненной целью. Как вот монахи зарабатывали себе деньги тем, что плели корзины, но особого интереса к корзинам они не имели, они не жили для того, чтобы сплести побольше корзин, или получше научиться их плести. Они это делали потому, что это было надо. Но надо для чего? Для того, чтобы помогать осуществлению цели их жизни – стремлению к Богу.

Точно так же мы должны не привязываться к тем безгрешным делам, которыми мы должны заниматься, то есть к нашим корзинам. Пока мы относимся к нашим безгрешным полезным житейским занятиям как к корзинам, все будет хорошо. Господь, кстати, будет подавать и все, что нужно для развития нас на этом поприще плетения корзин.

Но если мы, действительно, будем полагать свою жизнь в этом, и успешность или неуспешность своей жизни мерить тем, как у нас получились корзины, — то есть успехами своими в той или иной сфере нашей деятельности, в науке, в работе, в музыке, даже и в том, чтобы устроить красивое богослужение, чтобы в храме все было в порядке – вот если мы успешность своей жизни будем проверять вот такими внешними вещами, то, конечно, мы не отрекаемся от мира в третьем, главном смысле, и мы занимаемся не тем, и идем не туда.

Надо понимать самое простое – на чем я и закончу, — что христианство не является каким-то инструментом, который помогает в жизни, а оно само является жизнью. Ни с какой другой жизнью оно несовместимо. Если кому-то не нравится христианство, и он хочет назвать это не жизнью, а смертью, то это дело вкуса – называй как хочешь. Но в любом случае оно не будет совместимо с тем, что другие люди называют жизнью.

Поэтому христианство – оно только само для себя. А то, что для людей, которые хоть что-то узнают о христианстве, совершаются какие-то чудеса, которые помогают им в их каких-то житейских вещах – это все, не побоюсь этого слова, рекламные акции. Потому что Бог обращает на себя внимание людей, которые не интересуются Богом, через какие-то вещи, которые их интересуют. Но потом они научаются интересоваться другим.

А сначала есть необходимый процесс роста, мы начинаем с чего-то маловажного, глупого, как и все дети, что нам по возрасту даже и не глупо. Но просто постепенно надо и расти. Когда ребенок ведет себя как трехлетний ребенок, и ему на самом деле три года – очень хорошо. Когда два года, а он ведет себя как трехлетний – это раннее развитие. А когда ему двадцать два, а он ведет себя как трехлетний – это уже не хорошо, это уже диагноз.

В духовном смысле тоже может быть диагноз, которого мы постараемся избежать.

Аминь.

епископ Григорий